Читать книгу - "Фатальное колесо. Третий не лишний - Виктор Сиголаев"

Повисла напряженная звенящая тишина.

Ирина экстренно соображала – послали ее уже или еще нет? Если послали, то таким изощренным способом, что… и сказать-то нечего в ответ. Такая вот тишина бывает перед появлением в воздухе шаровой молнии. Да, впрочем, у нас тут свой есть… энергетический сгусток. Сверхновая перед очередной вспышкой. Сейчас постоит, повибрирует скрытой яростью, потом… вспомнит, чего ее старшие товарищи просили сделать, и…

Давай-давай, вспоминай. Чего смотришь?

Вот так. Двигай отсюда.

Ирина медленно повернулась спиной к монаху и на негнущихся ногах отошла в сторонку. На достаточное расстояние чтобы нас не слышать.

Мы проводили ее сочувственными взглядами. Что характерно – оба. Потом посмотрели друг на друга. Помолчали. Дед, не произнеся ни слова, деловито протянул мне алюминиевую солдатскую кружку с чаем.

Я понюхал подозрительную бурую жидкость и с удивлением уставился на кулинара. Жидкость пахла можжевеловой смолой, опилками и прелой листвой. Пригубил. Редкостная гадость, если честно. К тому же без сахара. И, кажется, дед прекрасно был осведомлен о «достоинствах» своего напитка, потому как смотрел на меня с живым интересом и с предвкушением моей ответной реакции.

– Ну как? – не удержался он.

– Бывало и хуже, – честно признался я, – для полного букета не хватает чеснока, селедки и щепотки ванилина для аромату.

– Точно! – в тон мне ответил старик. – А еще дегтя, смолы да жира чуток козлиного. Если взять все в правильных пропорциях…

– Восстановят, честно́й отец, – неожиданно перебил я его, отставляя кружку в сторону. – Угадали вы. Восстановят!

– Что? – без всяких дураков совершенно человеческим голосом переспросил он.

– Церковь здесь восстановят, – пояснил я. – Даже две. Храм Святой Троицы и храм Святого Пантелеймона. Прямо под Монастырской скалой. Вон там. В начале девяностых. Осталось подождать лет шестнадцать-семнадцать. Всего-то.

Старик молчал и внимательно меня разглядывал с очень серьезным выражением лица.

– Моему брату, Василию, сейчас пять лет, – продолжил я, – когда он станет взрослым, в числе прочих тоже будет работать здесь на восстановлении храма. В качестве послушания. Так это у вас называется?

Монах кивнул.

– А потом получит сан и станет священником. Интересно у нас получится – один брат безбожник, а второй священник. Грехи будет за меня отмаливать. И звать его будут отцом Василием! Звучит? И службы он будет проводить – где бы вы думали? В Покровском соборе! Где сейчас городской архив. Ну, вы знаете. А иногда – в самом Херсонесе!

– Нету храма в Херсонесе, – хрипло выдохнул старик. – Разрушен немцами. Взорвали перед отступлением. Вместе с людьми…

– Нету, – согласился я. – Только это пока нету! Его тоже восстановят. Чуть позже. В начале следующего века. Такие подвижники, как мой брат, и восстановят. Или такие, как тот Богдан, которому не повезло родиться чуть раньше, чем нужно. И быть чуть светлее, чем все остальные. Это вы правильно заметили. Только вслух из деликатности не сказали.

– Зачем он вам? – просто спросил старик, и я вдруг почувствовал такую вселенскую безысходность в его голосе, что непроизвольно поежился.

Не стал я отвечать. Промолчал, пытаясь разобраться в вихре собственных ощущений. А старик и не ждал ответа. Он его знал.

– А еще, – заявил я, слегка тоже начиная горячиться, – истинно верующих в этих новых и восстановленных храмах станет гораздо меньше! Чем сейчас. На порядок. Такой вот парадокс будет в будущем. Народу в церквях будет топтаться больше, а настоящих христиан – раз-два и обчелся. Хотя все как один будут трындеть – «верую», «благослови, батюшка», «Господи, помилуй»! Точно так, как сейчас гундосят – «Ленин наш рулевой», «слава КПСС», «религия – яд и опиум для народа»! Переобуется народ. В воздухе. И церковь просто станет… модной. Как тертые джинсы на…

Чуть не ляпнул «на заднице у хиппаря», но вовремя опомнился. Речь вообще-то о Церкви.

– …на современных молодых людях.

Ни один мускул не дрогнул на старом морщинистом лице. Такое впечатление, что разговариваю с каменной маской. И только глаза сверкали нездоровым лихорадочным блеском под насупленными седыми бровями.

А меня прорвало:

– И эта ложь не пройдет даром! Поедут мозги набекрень, и понесет нелегкая сила наш народ от Креста до кистеня. И забурлит дурь в головах, никем не останавливаемая, а тут и русский бунт на подходе, бессмысленный и беспощадный. И такой вихрь поднимется, что силой центробежной разорвет не только судьбы да семьи. Страну разнесет на мелкие кусочки, по задворкам и окраинам. И то, что раньше было белым, объявят черным, да еще и законы соответствующие издадут, чтобы не было лишних сомнений. У того самого ослепленного народа. Который так и не научится смотреть своими собственными глазами.

Я перевел дух.

Старик молчал. Весь превратился в слух, впитывая каждое мое слово. Как Откровение. Как те самые новые Заповеди. Как страшную истину, доставшуюся по случаю и между прочим.

Ах так? Тогда получай.

– А по осколкам бывшей великой державы полыхнут кострища и факельные шествия, и снова затопают на своих парадах ветераны «СС» и «Гитлерюгенда», и всяких разных «лесных братьев». И ОУН, и УПА. Они ведь вам знакомы. Лично! По глазам вижу – знакомы. Встречались! А скоро озверелый молодняк будет в бешенстве срывать кровью омытые боевые награды с груди наших стариков-ветеранов, терзать и рвать в исступлении гвардейскую ленту, символ нашей общей Победы, да бесноваться под нацистские кричалки и лозунги. Между прочим, тут рядом. На Украине.

– Врешь! – медленно произнес монах тихим страшным голосом и поднялся тяжело, как, наверное, поднимался в былые времена из полузасыпанного окопа навстречу стальной вражьей силе. – Врешь, бесовское отродье! Не бывать этому. Не может быть такого… с людьми…

И вдруг осел безвольно на каменный выступ.

И замолчал, угрюмо потупясь в пол. Оглушительно замолчал. До звона в ушах. До яркой ослепительной вспышки перед глазами, обнажающей чудовищное понимание, новое Откровение. Страшное по своей форме и беспощадное по сути – МОЖЕТ!

Может такое быть.

И даже наверняка БУДЕТ.

Потому что видел монах за свою долгую жизнь, как просто и обыденно люди могут превращаться в не́людей. Как легко слетает с человека тонкая кожура цивилизованной оболочки при определенном стечении обстоятельств. Как запросто рушатся незыблемые, как прежде казалось, порядки и ценности. И наступает Хаос. В который невозможно было поверить буквально день, час, минуту назад.

Все это МОЖЕТ БЫТЬ.

– И только Россия будет цепко держаться за свои исторические корни, – тихо и медленно произнес я. – Из последних сил будет цепляться за свое великое прошлое, как бы ни хотелось нашим врагам его оболгать и опорочить. И все это благодаря, в числе прочих, и тем крупицам Истины, которую сейчас с таким трудом пытаются собрать, сохранить и преумножить такие люди, как… Богдан. Богом данный. Не от мира сего.