Читать книгу - "Маршрут 60 - Ярослав Кирилишен"

забытым. Камни, обточенные водой, лежали в пыли, как воспоминания о чём-то текучем. Несколько дней подряд мы шли по такой же дороге, и каждый шаг поднимал облака пыли, лёгкие, почти прозрачные. Они кружились в воздухе, словно духи прошлого ландшафта, а солнце дробилось в их вихрях, переливаясь, как в тусклом хрустале. День не спешил уходить, но тени удлинялись. Жара постепенно отступала, обнажая терпимый, почти ласковый воздух. Даже плоть, уставшая от зноя, теперь дышала легче. Поверхность становилась плотнее, шаги — тише. Было ощущение, будто мы идём не только вперёд, но и вниз — к какому-то рубежу, пока не видимому.

Мои датчики заметили их ближе к закату. Силуэты на фоне выцветшего неба, двигавшиеся в том же направлении, но чуть севернее, вдоль ответвления старой тропы. Это была небольшая группа, не больше двенадцати человек, но они производили впечатление большей силы, чем их численность. Уставшие, да — но не измотанные. Их движения были экономными, точными, как у тех, кто давно в пути и знает цену каждой потраченной калории. В их одежде угадывались следы длительного износа: самодельные нашивки, старые военные пояса, бинты на коленях, трещины в обуви, заклеенные липучками и тканью. Один из мужчин нёс на плече деревянный шест, к которому был привязан мешок. Девочка лет восьми держала взрослого за руку, не отпуская ни на шаг. У некоторых были самодельные плащи, кто-то нёс грубые свертки, у кого-то на спине болтался детский рюкзак с лисёнком. Они двигались ближе к краю — как физически, по линии рельефа, так и метафорически, будто, люди на границе. Между выживанием и верой, между усталостью и упорством.

Наши группы пересеклись на широком плато, открытом участке, где маршрут резко уходил в сторону скалистого выступа. Когда они нас заметили, то никто не удивился. Мы приблизились. Гектор замедлил шаг и первым поднял руку. Его жест спокойный, медленный, будто отсекал любую возможность угрозы. Один из мужчин из их группы, с морщинистым лицом и глазами, привыкшими к палящему свету, ответил тем же движением. Это был ритуал без слов, но с весом подтверждения, что встреча — не повод для тревоги.

— С миром, странники, — сказал мужчина.

Гектор ответил тем же. Обмен приветствиями был кратким, но достаточным, чтобы снять враждебность. В этом мире никто не тратит слов на тех, кто не идёт по той же тропе. Но если тропа одна — значит, уже есть нечто общее. Нас не ждали, но и не оттолкнули. Принятие не было тёплым, но и холодного отчуждения не последовало. Всё происходило как между двумя путниками, встретившимися у пересохшего источника. В воздухе парило немного настороженности, немного усталости, но и внутренняя готовность разделить тень. Мы встали поодаль, не вторгаясь. Гектор произнёс несколько фраз, медленно, с паузами. Ответы были короткими, но не закрытыми. Я отметил это как важный маркер. Так может выглядеть первая стадия условного доверия — когда тебя ещё не приняли, но уже не боятся.

— Мы ищем источник у холмов, — сказал кто-то из их группы. — Говорят, вода там всё ещё чистая.

— Мы — тоже, — отозвался Гектор.

— Значит, дорога на время — общая.

Они кивнули. Никто не спрашивал, откуда и куда. Вопросы больше не имели прежнего веса, поскольку достаточно было самого факта движения вперёд. Некоторые начали раскладываться для привала. Другие, уставшие, молча опустились прямо на камни, укрывшись накидками от назойливого солнца. Дети быстро отделились от взрослых. Они бегали между нашими групами, сдержанно и с долей любопытства.

Особенно их интересовала моя фигура. Я чувствовал взгляды. Они были не агрессивные, а скорее, изучающие, как на неведомый инструмент или редкое животное. Взрослые привыкли: машины — часть пейзажа. Но дети… дети ощущают иную ткань.

Я отметил в памяти, как одна из женщин подошла ко мне, не поднимая глаз.

— Ты с ними? — спросила она, указывая на Гектора.

— Да.

— Значит, тебе доверяют.

Я кивнул. Это был единственный способ заслужить доверие здесь — быть не автономным, а привязанным. Машина сама по себе пугает. Машина с человеком — просто инструмент.

Женщина отошла. За ней пришли другие, один за другим. Не задавали прямых вопросов. Просто рассматривали. Я позволил им. Даже записал их лица, выражения, движения. Кто-то быстро прикоснулся к моей руке, будто проверяя на тепло.

Вечером обе группы заняли противоположные края плато. Они разожгли свой костёр у излома скального уступа, мы — ближе к изношенному столбу с маркировкой маршрута. Свет огня играл на лицах, и между двумя источниками тепла словно возник невидимый мост. Первое сближение было почти случайным. Юноша из их группы подошёл к нашей канистре, спросил про фильтр. Гектор молча кивнул и подал бутылку. Позже одна из женщин, седая, с чётками на запястье, протянула мешочек с сушёными фруктами — жест молчаливой щедрости, не обязательный, но важный. Мы ничего не говорили, но расстояние между кострами постепенно сокращалось: не физически, а внутренне.

Люди перемещались туда и обратно. Кто-то просил соль, кто-то подливал воду в общий котел. Я зафиксировал: началось то, что можно обозначить как социальную расцепку — форму контакта, где никто не объединяется формально, но допускает соседство, допускает паузу без напряжения. Это не дружба, не союз, но и не изоляция. Это промежуточное состояние, в котором может родиться доверие или исчезнуть навсегда.

Когда солнце начало гаснуть за горизонтом, раздался тихий колокольный звон. Позже я увидел, что кто-то из их пришедшей группы носил с собой самодельный колокол. Он звал на вечернюю молитву. Все, кроме детей, собрались ближе к середине стоянки. Кто-то расстелил ткань. Кто-то зажёг фитиль в жестяной банке. Гектор остался стоять немного поодаль. Он не молился, но и не мешал. Я тоже остался на месте, наблюдая, как фигуры склоняются в ритме слов, которые не передавались словами — только жестами, дыханием, многозначной тишиной. Слова были не важны. Важна была направленность: вверх, вовнутрь, друг к другу. Люди умеют соединяться в этой точке. Я нет.

Когда молитва закончилась, все разошлись тихо, будто касались какой-то невидимой границы. Только дети остались на ногах. Они не молились. Они наблюдали. И один из них, темноглазый мальчик лет восьми, подошёл ко мне — без страха, как будто я был ему чем-то обязан. Так начался наш разговор.

— Ты же андроид? — спросил он.

— Да.

Он кивнул. В его интонации не было удивления. Он как будто подтвердил собственное предположение.

— Скажи,