Читать книгу - "54 по шкале магометра - Мария Папкова"

почти сворачивает их в восьмёрку – и уходит на свой этаж.

Надо походить по площадкам, послушать – где будет громче.

Спустилась на первый – слышно так, что ребра вибрируют. Неужели в цоколе? Незаконные мигранты? Замурованные строители?

Всякая муть в голову лезет, смешно будет, если это просто… Что-то. Вдруг кто-то петь пытается и не подозревает, как ужасно выходит? Хотя, почему сразу ужасно – слезу-то у случайного слушателя пробивает, чем не успех?

На всякий случай поднялась на шестнадцатый – так там грудная клетка от услышанного чуть не разорвалась.

Уши заложило, и где-то, в какой-то неосязаемой части тела (так и хочется сказать «в сердце»), стало невыносимо тяжело, как будто гирю вручили.

Неподъемная ноша, с которой никак не справиться и ничего не сделать. С места не сдвинуться, руки не поднять, только плакать.

Очнулась, вытерла глаза и побежала к себе.

А плач несётся вдогонку и пинает свеженькую гирю в сердце, на, говорит, прочувствуй.

Отчего так плачут? От чего так воют?

Болезнь? Нападение? Избиение?

На луну?

Откуда такие гири?

Как с ними живёт этот несчастный?

Что с этой гирей делать мне?

Внизу кого-то забрала скорая и умчалась в ночь, а плач все продолжается.

Почему же он молчит днем?

Ночью плач просачивается сквозь потолок и нависает над кроватью.

Слов не разобрать, но все понятно, все, как на пальцах: понимаешь, говорит, мир большой и страшный, а я – маленький и покалеченный.

Очень страшно, очень больно.

Голова от недосыпа раскалывается, а перед глазами, словно в бреду, висит картинка: на вершине горы легонькие облачка, а в центре сидит металлический человечек и не может двигаться. И крылья ржавые отпали, и ноги в землю вросли, и руки тоже ни туда ни сюда. Закрываю глаза – человечек передо мной.

Села рисовать. Рука, конечно, подзабыла, но главное – мысль поймать.

Нарисовала – полегчало. Только уже светает, пора вставать, выспаться не получится. Нет, ну картинка, конечно, интересная, хоть и нарисована так себе.

Выставила в Инстаграме, подписала: "вспомнила, что немного рисую". И счастливая такая, что наконец-таки отпустило.

А вечером, в подъезде, опять плач. Как звон тарелок, как леденящий душ – горло зажало, и все, дышать нечем.

«Понимаешь – разливается плач по стенам – понимаешь, я же задыхаюсь. Я ничего, ничего не могу. Нельзя ничего делать, если тебе дышать нечем, и я не могу. Не могу, не могу, ничего не могу».

Ладно, ты не можешь. Меня-то за что?

Я ведь тоже теперь не могу.

Села рисовать, потому что невозможно, лезут гадости в голову. Рисовала рыб в небе, рисовала птиц под водой – которые не там и не здесь, которые не на месте и в тупике; тех, которые ещё чуть-чуть, и отмучаются, только все никак.

Глупость такая, а людям нравится. Подписчики появляются. Пишут: «ты талант». Говорят – глубоко.

Глубоко! Скажете тоже, ребята.

Была б моя воля – я б не выставляла. Да я бы и не рисовала, только вот кто-то посмотрит, пускай даже промолчит – а мне дышать легче, и плач по ушам не так бьёт, и сердце не раскалывается.

Еще и хвалят. Спрашивают – а что вот это, а как это придумалось?

Это крик о помощи, тут ничего не думалось.

В какую-то ночь так накатило, что руки не слушались. Ещё б чуть-чуть, и сама бы заорала так, что проснулись бы все, кто ещё не.

Пошла бродить по этажам, потому что невыносимо.

По всем поворотам и по ступенькам; почтовые ящики проверила, ниши для счётчиков – все обошла, везде побывала и вдруг … нашла.

Сидит, скрючившись, трясётся и легонько колотит по полу руками – сил ломать стены нет, вот и бьётся в символических конвульсиях.

Создание оказалось жалкое. Грязное, вонючее, неказистое.

Зато вся та боль, которая ночами ощущалась как моя собственная, вернулась к владельцу, и стало ясно: оно ничего не чувствует, пока его хоть кто-нибудь слышит.

Всё просто.

Как с картинками в Инстаграме – меня просто подключили к эстафете.

Жалеть расхотелось, но перестать не получилось.

– Ты чего ревешь?

Создание подняло голову. В зарослях грязной свалявшейся шерсти светились глаза – чистые прозрачные, очень большие.

Оно пропищало что-то невнятное, но сразу стало ясно – "чего". И все в этих глазах было такое знакомое и понятное.

Я ведь каждую ночь тебя слушаю, я ведь все про тебя знаю, чтоб тебя! Ведь твоя беда уже давно и моя беда. Ведь…

– Ну, пошли.

И оно пошло. То ли пошло, то ли поползло. Почти радостно.

Поселила это чудо-юдо на балконе. Хозяйка, конечно, против животных, так это и не… Ох, не знаю, кто это.

Отправила в ванну, а оно не знает, как мыться. А как его мыть? Не собака ведь, что-то почти человеческое, что-то сознательное. Девочка это, мальчик? По глазам – так не ребенок. Короче, неловко его стирать, а вонь ужасающая.

Посадила в тазик с водой, облила из душа. Не отмылось, но подчистилось, терпеть можно. На голове рожки поступили, на спине – крылышки. На ногах копытца, а глазки – голубенькие.

– Минотавр ты мой, несчастный минотавр! Миня.

Еду не ест, воду не пьёт, только знай себе рыдает. Иногда вслух,иногда беззвучно.

Иногда так и сидим ночами – он слёзки роняет, а я рисую.

Смотрит на мои картинки и кивает, одобряет. Мол, да, это оно самое. А потом люди в Интернете кивают – им тоже нравится. Говорят – больше постов, больше рисунков! Ну уж нет, я тогда окончательно умом тронусь.

Со мной Миня меньше плачет, а я в тишине и сплю лучше, и видений этих ужасных поменьше. Еще немного – и заживем. И его подлечим, и страницу мою раскрутим, все будет хорошо.

А иногда бегаю за ним, как за взбесившимся котенком. Ведь прошу же – ты при мне, главное, не ори, не вой. Я все прочувствую, все нарисую, только тише, пожалуйста, потому что тяжело все-таки. И тебе тяжело, и мне тоже как-то нелегко.

Мне ведь с каждым разом все больнее. Как будто тропинка между нами стала короче, и все теперь напрямую, как по ниточке, от него ко мне. Поэтому, когда Миню заносит, я его на балконе закрываю. От звукоизоляции одно название, но так и он уже не орет в полный голос. А мне надо иногда прятаться от его огромного холодного мира, в котором ничего нельзя сделать. А он хоть и