Читать книгу - ""Фантастика 2025-27". Компиляция. Книги 1-25 - Андрей Соболев"

– Квартиру тщательно осмотреть и составить подробный отчёт, затем всё полностью удалить и запечатать.

– Есть, господин Хранитель! – отчеканили в ответ Техники, а затем, не дожидаясь, пока мы скроемся из вида, юркнули в открытую дверь.

Я даже обернулся, чтобы посмотреть им вслед и немного погрустить по своей квартире, куда уже вряд ли когда-нибудь вернусь. Любой человек сказал бы, что это скромное жилище на задворках Системы вряд ли заслуживает особой жалости и грусти, но мне свойственно быстро привязываться к вещам, местам, людям, которым я придавал особое значение, вкладывал в них сакральный смысл и поэтому с ними так тяжело прощаться. Ани недавно сказала мне, что мы лишь отражение других людей, гордо вручивших нам частички самих себя. Наверное, всё вокруг носило отпечаток моей жизни, даже пустая квартира, куда я вложил часть своей души. Когда мы теряем такие места или людей, кого беззаветно любили, то вместе с ними исчезает и часть нас самих, а резать себя на кусочки всегда очень больно. Но хуже всего, когда жизнь занимает что-то одно – единственный человек, кому ты посвятил себя целиком, подарил душу и уже не считал её своей. Потерять такого человека означает духовную смерть и потерю того, кем ты был раньше. Поэтому утрата даже таких незначительных частичек моей жизни, как служебная квартира, вызывала приступы болезненной меланхолии.

Когда мы вышли на улицу, то несколько десятков осторожных и внимательных взглядов разом устремились в мою сторону. Жалостливые, злые и ненавидящие, сочувствующие и непонимающие – все они в едином молчаливом порыве пытались просверлить во мне множество дыр, превращая в решето, за которым они могли бы разглядеть ответы на мучающие их вопросы. Я сразу заметил автомобиль Киры, стоявший чуть поодаль от общего сборища Стражей, но её самой не было видно. Скорее всего, после недавней встречи она не решилась выйти из машины и больше не хотела смотреть в мои глаза и видеть там неприкрытую ложь. Горечь и тоска разъедали её сердце, она боролась с единственным желанием – самолично вонзить клинок в мою грудь за предательство её доверия. Я знал это, понимал и не мог осудить за справедливое желание. Вергилий всё это время шёл позади, не спуская с меня глаз и контролируя каждое движение. Он велел подойти к машине Зета, стоявшей у самого подъезда. Сам Зет находился рядом с ней, отпускал угрюмые взгляды в нашу сторону, в которых было сложно разобрать, к кому он испытывал большее презрение: к оступившемуся Стражу или возможному убийце своего брата, а может, к проливному дождю, свившему сосульки из его мокрых волос. Вергилий усадил меня на заднее сиденье, проводил многозначительным взглядом хмурого Зета, а затем развернулся и пошёл в сторону машины Киры, на ходу раздавая приказы Техникам, которые уже выстроились в шеренгу и с детским вниманием выслушивали поручения старшего. Зет залез на место водителя, повернулся ко мне и, поджав губы, молча покачал головой, потом дождался, когда Хранитель сядет в автомобиль Киры, и тронулся вслед за ними.

Мы долго ехали в угнетающей тишине. Водитель иногда раздражённо сопел, что-то бурчал себе под нос, смешно шевеля своей густой бородой, и бросал на меня гневные взгляды через зеркало заднего вида. Я боялся его и того, что он может сказать. Мне было стыдно смотреть в глаза человека, для кого знак Стража на запястье стал священным символом, знаменем его доблести, храбрости, чистоты душевных порывов и ярким отражением всего величия его горячего сердца. Зет очень гордился тем, кем они были вместе с братом, чего добились на войне с Отступниками. Они выросли под опекой школы Стражей, обуреваемые жаждой мести за своих родителей, они видели перед собой единственную цель, пока она полностью не поглотила их личности, превратив в покорных крестоносцев своей веры. Зет не умел прощать, я хорошо это запомнил. Они с братом отказались от своего прошлого в результате процедуры Отречения и забыли, зачем воспитывали в себе неиссякаемую жажду мести, но, несмотря на это, сохранили в своём сердце безликое и потому неутолимое чувство возмездия, жажду справедливости и неизбежной кары для любого Отступника. Они разучились прощать, поэтому стали лучшими из нас, превосходными Палачами, Стражами, воинами света, пока однажды, при непонятном конфликте с Хранителем, не оборвалась жизнь младшего брата Зета. Так гласят легенды, живущие среди рядовых Стражей, в основном низших чинов. Чем-то же нужно занять себя Наблюдателям, пока они патрулируют город: только мечтами о новой должности да байками из той недостижимой и желанной жизни. Есть ли в этой легенде хоть капля истины? Не знаю, но, по рассказам, с тех пор Зет сильно изменился. Он отказался брать себе другого напарника, стал молчалив, груб и нелюдим. Он сторонился общества и дружеских бесед, в нём осталось одно только ядовито-горькое желание – отомстить за всё, что он потерял в своей жизни; это жгучее стремление заполнило всё его существование и поработило разум. Я смотрю на него, в его грустные и в то же время полные злобы глаза, и вижу это последнее желание, искреннюю мольбу, чтобы ему представилась возможность поквитаться со всеми, кто отнял у него все причины жить. Когда я замечаю, как он смотрит на Вергилия, как впивается в него ненавидящим и презирающим взглядом, то начинаю бояться за них обоих, что однажды Зет может сделать неверный шаг, поддаться мимолётному желанию и тогда наступит хаос, по сравнению с которым Инцидент Ноль может показаться мелкой неурядицей. Неужели они не видят этого? Зачем Вергилий нарочито дразнит Зета своим чрезмерно командирским отношением? Он не может не знать о его судьбе. По крайней мере, я всегда надеялся, что это не Вергилий нанёс смертельный удар его брату. Нет, он не мог. Даже сейчас, после всех этих событий, Хранитель умудряется сохранять самообладание и холодный разум. Какие-нибудь подлецы из отряда «Харон» давно не стали бы церемониться и отрубили мне руку при первой же возможности. Но я мог понять Зета и его тяжёлый взгляд, который постоянно ловил на себе под шум небесных баранов, разверзнувшихся где-то высоко над нами и выбивающих марш перед казнью. Служба была для него всем, последним смыслом жизни, удерживающим от ужасных поступков, а я разрушал его веру в Стражей, стал гнусным надругательством над его последней ценностью. В какой-то момент я даже почувствовал страх перед его молчаливым упрёком, будто его сильные пальцы уже вцепились крепкой хваткой в мою шею и с нескрываемым садистским удовольствием стремились уничтожить ненавистного Отступника,