Читать книгу - "Волчица советника - Елена Литвиненко"

Записка, придавленная ниткой радужных опалов, гласила, что Его брыгово Сиятельство собирается навещать меня по средам и субботам. Радуйся, Лира! Рассерженно фыркнув, я смяла и бросила бумагу под кровать. Опалы я бы с удовольствием швырнула туда же, если б не предчувствие, что граф меня на этой нитке повесит.

Проснувшись поздним вечером, я долго соображала, где нахожусь, — кровать лишь ненамного шире моей кушетки, жесткий матрас, жесткая подушка, тонкое одеяло, темная громадина шкафа, прогоревший камин, белеющие штукатуркой стены без следов какой-либо обивки, голый каменный пол с единственной шкурой у постели. Потом сообразила, что, кроме одеяла, укрыта еще и мужским плащом с толстым меховым подбоем, увидела записку и наконец узнала спальню графа — я была в ней однажды, шесть лет назад, когда он очнулся после нападения мантикоры и впервые почувствовал зов флера.

Я поманила магический светильник, силясь прочитать убористые строчки.

— Ярче!

Зашипела, когда брызги света ударили по глазам, проморгалась и наконец разобрала: «Вынужден тебя покинуть — дела. Постараюсь выкраивать время по субботам и точно буду по средам. Р.В.»

«Р.В.» — Раду Виоре, но все, кроме Галии, звали его по титулу — Йаррой.

— «Вынужден покинуть», — бухтела я, рассматривая в зеркале пятно на шее. Удивительно, но других следов в этот раз больше не было, даже на руках. — Да чтоб вы провалились!

Само собой, такого удовольствия он мне не доставил. Не провалился, не утопился, не свалился с лестницы, чего я ему искренне желала, его даже холера не брала! И регулярно приезжал в замок.

— Тимар, что любит твоя сестра?

— Что, простите?

— Орейо, у тебя со слухом проблемы? — Амулет связи искажал голос, и казалось, что граф страдает зубной болью.

— Лира… Секунду… Молочный шоколад с изюмом, свежие вишни, верховую езду, шелк, но только тот, что легкий, плотный ей не нравится, кашемир, замшевые митенки, жемчуг и дамские романы, особенно истории об Эванджелине.

— О ком?

— «Эванджелина — повелительница духов», «Эванджелина — несчастье короля», «Эванджелина — искушение шейха» — неужели не слышали? — Тимар прикусил палец, чтобы не рассмеяться.

— Слава Светлым, нет.

— Кроме того, она учит ассаши и недавно жаловалась, что свитков не достать — не то что подлинников, но даже копий.

— Ясно. Благодарю.

— Не за что, Ваше Сиятельство.

Хуже всего было по средам.

По субботам князь устраивал приемы, покидать которые раньше Его Светлости было, мягко говоря, неразумно, и потому граф приезжал в замок поздней ночью, всего на несколько часов — утром в Рассветном начинались маневры флота. Я же к его появлению успевала вымотаться на полосе препятствий так, что засыпала на ходу, и мне было глубоко плевать, куда меня несут, — лишь бы не будили.

Хорошо помню те осенние вечера — стылую мглу и колючие снежинки в лицо, боль в легких от морозного воздуха и мечущееся пламя горящих смоляных бочек, оледенелые бревна частоколов, стоящие колом канаты и сдавленные ругательства Кайна и Дирка за спиной, почему-то решивших, что обязаны бегать вместе со мной. Зато ночей совсем не помню. Кажется, поцелуи, кажется, губы на груди и мозолистые ладони на бедрах. И шипр. После ночи с графом я вся пахла шипром, а во рту был вкус табачного вина, который не могла перебить даже гвоздика.

А по средам было плохо. По средам Йарра приезжал сразу после обеда и оставался до утра четверга — подписывал подготовленные Тимом документы, просматривал привезенные с собой отчеты, иногда что-то чертил на морских картах — и все это обсуждал со мной. Зачем-то.

От игры в молчанку граф отучил меня быстро. Еще секунду назад что-то рассказывающий о вымоченных в льняном масле досках, он вдруг замолчал и решительно запер дверь кабинета.

— Ну, раз ты не хочешь разговаривать…

— Хочу! — вскинулась я, впервые за день посмотрев ему в лицо.

— Нет уж, — усмехнулся он. — Теперь — я хочу…

И мы разговаривали, да. Как раньше, до того, как я стала его девкой. Граф учил меня разбираться в морских картах, навигации, карте звездного неба.

— Зачем? Есть же магнитная игла.

— А если она сломается? — щелкнул меня по носу Йарра.

— А если звезд не видно?

— Значит, ориентируйся на свою внутреннюю иглу. Закрой глаза, — велел он.

Я послушно зажмурилась, а он раскрутил меня, как юлу.

— Ну? Где север?

— Тут? — И заалела, когда граф поймал губами выставленный мной палец.

Он рассказывал о происходящем на материке и на архипелагах, об истоках и подоплеке тех или иных событий, о разнице между причиной и предлогом. Четко, ясно, с примерами. Иногда на лизарийском, иногда на меотском языках. Учил меня основам языка рау и объяснял идиомы островных наречий. Вместе с ним я читала отчеты о состоянии армии, флота, дорог, торговли, о наступлении и удержании Леса, о добыче угля и выплавке стали.

С Йаррой было интересно, и порой я забывалась — бегала вокруг стола, прослеживая пальцем течения на расстеленном полотнище карты, заглядывала через его плечо, когда он, веселясь, поворачивал документ так, что тот невозможно было прочесть, спорила до хрипоты, доказывая свою правоту и выводя десятки алхимических формул — в чем в чем, а в том, как смешать что-нибудь убойно-самовозгорающееся и ядовитое, я неплохо разбиралась. Ломать же всегда интереснее. В такие моменты даже его рука на моей талии не раздражала. А была она там почти всегда. Или на бедре. Иногда — в заднем кармане бриджей, или под туникой, на пояснице. Йарра приучал меня к себе — к прикосновениям, к голосу, к запаху, к уколу колючей щеки, когда он терся ею о мою, к складке справа от губ — от кривой усмешки, заменявшей ему улыбку. К ритму дыхания, к контрасту наших рук, к размеренному стуку сердца, к тонкому шраму над бровью, который видно только вблизи. Я дергалась, отталкивала графа, шипела, отпрыгивала — и все равно оказывалась у него на коленях.

И были поцелуи. Легкие, осторожные касания твердых губ завораживали, дразнили, дыхание смешивалось, и только Светлые знали, чего мне стоило сидеть смирно, когда по телу разливалась горячая волна, когда внизу живота все сжималось, стоило графу запустить руку мне в волосы, лаская затылок, когда соски собирались в твердые горошины от одного его урчащего «Лир-р-ра».

— Не надо…

— Что не надо?

— Не надо так…

— Не надо так?.. Или вот так, мм?.. Лира моя…

Порой он увлекался, и его ладони стискивали мое лицо, а поцелуй становился болезненно-жестким, жадным. Хозяйским. Но Йарра быстро приходил в себя и снова, как паук доверчивую мушку, опутывал меня тщательно сдерживаемой страстью и неторопливой нежностью. А потом сталкивал с колен: