Читать книгу - "Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин"

очень любит, когда я рассказываю ему о прочитанных книгах… Хотя, по-моему, это все-таки он спрятал от меня сочинения лорда Байрона! Впрочем, вряд ли у него хватило бы духу по-настоящему что-то мне запретить…

– Я ведь не твоего отца имел в виду, Пьера. Свобода… не имеет отношения к конкретной личности! Но мне все-таки очень хотелось бы, чтобы ты прочла эту книгу. Если ты сама этого хочешь, конечно. Я уверен, она тебе понравится! – закончил он почти умоляющим тоном. Почему-то этот разговор, как и все происходящее сегодня, казался ему невероятно важным.

– Я бы очень хотела прочитать ее.

Итале хотел уже бежать к себе, чтобы принести книгу, но Пьера остановила его:

– Ты ведь заедешь к нам во вторник вечером? Вот и захвати ее с собой. Папа тогда ничего не заметит и ни о чем меня не спросит.

Он некоторое время колебался.

– Нет, лучше возьми сейчас.

Пьера была озадачена, но принесенную им книгу взяла и не спросила, что может помешать ему приехать в Вальторсу вечером во вторник.

Все вместе они вышли из дома – одни уезжали, другие провожали. Бредя по тропинке, окутанной дивными ароматами вечера, словно промытого ливнем, Пьера спросила, останавливаясь возле одного из благоухающих кустов:

– Это и есть та самая mandevilia?..

– Suaveolens, – с улыбкой подсказал Итале, который шел за нею следом.

* * *

Эмануэль и Пернета возвращались к себе в Партачейку; проплывавшие мимо холмы, поросшие лесом, казались черными сгустками тьмы в серых полях, что тянулись вдоль дороги; лошадиные копыта глухо постукивали в тишине. Первой нарушила молчание Пернета:

– По-моему, наш дорогой племянник вернулся с прогулки в дурном настроении.

– Ммм? – невразумительно промычал в ответ ее супруг.

– Вон сова!

– Что?

– Сова пролетела.

– Ммм…

– Мне кажется, он и Пьера…

– Ну что ты! Девочке всего шестнадцать!

– Мне, между прочим, было девять, когда я впервые на тебя внимание обратила!

– Ты хочешь сказать, они влюблены друг в друга?

– Конечно нет! Но почему ты никогда не хочешь признать, что кто-то в кого-то может быть влюблен?

– Я просто не знаю, что это означает.

– Вот как? Хм… – Теперь уже Пернета не находила слов.

– Нет, пожалуй, однажды я это все-таки видел. Это происходило с Гвиде в девяносто седьмом. Он был похож на новорожденного, и весь мир вокруг ему казался новым и прекрасным. В итоге они с Элеонорой поженились. Не помню, правда, как долго у него продолжалось то нелепое состояние. Месяцев восемь, десять… Хотя обычно и этот срок люди не выдерживают. Так, несколько часов восторга… Если такой человек вообще способен восторгаться. И вообще, эта ваша влюбленность – просто чушь!

– Ах ты, смешной брюзгливый старикашка! – с невыразимой нежностью сказала Пернета. – А все-таки Итале и Пьера…

– Ну еще бы! Между прочим, это было бы вполне естественно. Вот только Итале уезжает.

– Уезжает?

– Да, в Красной.

Лошадь всхрапнула, начиная долгий подъем к перевалу.

– Но почему вдруг?

– Он мечтает сотрудничать с одной из патриотических групп.

– Он хочет заняться политикой? Но ведь ею можно заниматься и здесь, а заодно и работу какую-нибудь подыскать к дому поближе. Поступить в какую-нибудь контору…

– Знаешь, дорогая, занятия политикой в провинции – игра довольно жульническая, да и играют в нее в основном богатые бездельники или профессиональные незнайки.

– Это так, но ведь… – Пернета хотела сказать, что все политические игры таковы, и Эмануэль понял ее без слов.

– Видишь ли, Итале ищет себе не место, где он мог бы служить; он ищет таких людей, вместе с которыми можно было бы участвовать в революционной деятельности.

– То есть всяких «совенскаристов»? – задумчиво спросила Пернета. – Вроде того писателя из Айзнара, которого упрятали в тюрьму?

– Вот именно. И ты прекрасно знаешь, что эти люди не обычные преступники. По большей части это люди благородного происхождения и приходские священники, насколько я понимаю. В этот процесс втянуто множество приличных людей, Пернета, причем по всей Европе. Я, правда, их не знаю… А впрочем, я в этом не слишком разбираюсь! – И Эмануэль зачем-то сердито дернул за повод своего послушного и смирного коня.

– А Гвиде знает?

– Помнишь, как взлетела на воздух мельница Джулиана?

Она изумленно уставилась на него и молча кивнула. Потом спросила:

– Когда Итале сказал тебе?

– Вчера вечером.

– И ты его поддержал?

– Я? Чтобы я в пятьдесят лет стал поддерживать двадцатидвухлетнего мальчишку, который намерен переделать мир? Чушь какая!

– Его отъезд разобьет Элеоноре сердце!

– Ничего, не разобьет. Знаю я вас, женщин! А в итоге – чем больше будет риск, чем больше глупостей совершит этот мальчишка, тем больше вы будете им гордиться. Но вот Гвиде!.. Для Гвиде будущее заключается в его сыне. Каково ему будет видеть, как рушатся все его надежды, как само его будущее подвергается чудовищному риску…

– У мальчика есть собственное будущее! – сурово возразила Пернета. – Да и насколько в действительности велик этот риск?

– Понятия не имею! Даже думать об этом не хочу! Я и так слишком много думаю о том, что может угрожать человеческой жизни, о том, какие с этим связаны переживания… Вот почему я на веки вечные остался всего лишь провинциальным адвокатом – не хватило мужества ни на что другое. И теперь-то уж точно не хватит – стар стал и не желаю собственный покой нарушать. Жаль только, что когда-то, когда мне тоже было лет двадцать, мне некому было сказать: «Это для меня очень важно!» И все переменить. Даже если бы это и не было так уж важно в действительности.

Пернета легко, но решительно взяла мужа за руку, однако ничего ему не сказала, и они продолжили путь через теплую ночь в Партачейку – немногочисленные разбросанные огоньки в долине за перевалом.

Примерно в это время Итале, стоя на нижней ступеньке лестницы, говорил:

– Это для меня очень важно, отец!

– Хорошо. Тогда пойдем в библиотеку.

За высокими окнами библиотеки ажурная листва деревьев казалась черной на фоне звездного неба. Гвиде зажег лампу и уселся за стол, в свое любимое кресло с резными, почерневшими от времени подлокотниками; это кресло было настоящей семейной реликвией, из мебели того дома, который в 1682 году построил прадед Гвиде, а век спустя перестроил его отец. Стол был завален документами; некоторые были написаны четким беглым почерком судебных писарей, умерших два века назад. То были документы поместья Сорде. Бо́льшую их часть составляли договоры с арендаторами и купчие на земли, приобретавшиеся поколениями. Итале, глядя, как Гвиде и Эмануэль работают с кипой составленных на латыни бумаг, чувствовал: вот оно, средневековье, темное, запутанное, сухое, лежащее под сухостью этой самой земли, дающей плод, земли, которой владеют, которую возделывают и сдают в аренду,