Читать книгу - "Пешка - Джоан Виндж"

И по мере того, как мой голод — день за днем — стихал, я заново открывал для себя мир — тот, который ждал меня снаружи. Я слышал пение птиц, чувствовал запах сырой земли и молодой травы, увидел, наконец, какого цвета небо и цветы. Я попробовал поиграть на губной арфе, которую вместе с последним поцелуем подарила мне Аргентайн. Я наблюдал, как весна вокруг сменяется летом, покрывается зеленым бархатом долина внизу. И я начал радоваться, что живу на белом свете. Я принял этот мир как часть моего наследства, как место, где я имею право любить и куда мне хочется вернуться, но уже по доброй воле. И наконец я понял, какой дар — настоящий дар — я получил от Элнер.

Боль поутихла, а та, что оставалась, уже не мучила меня так сильно, как прежде. Каменный мешок стал не таким тесным. Может быть, Джули была права: помогая другому, я помог себе, и прошлое отодвинулось чуть дальше.

И вот однажды я спустился в город. Меня никто не заставлял, я сам захотел услышать человеческий голос — чей-нибудь еще, кроме моего собственного. Я понял, что снова стал если и не гидраном, то человеком, что я снова готов жить как люди, жить по законам людей.

Я связался с Брэди и заставил его вернуть меня обратно. По дороге он исправил мне глаза. Когда мы прибыли, никто из нас не сказал спасибо, но Брэди посоветовал мне научиться играть в шахматы. Я ответил, что уже пристрастился к игре в кости.

Университет все еще стоял в порту, заканчивая свою сессию на Памятнике. Меня ждала запись. От Джули. Я засел в своей каюте и просмотрел запись с десяток раз, прежде чем смог выйти и начать жизнь студента.

Мое отсутствие списали на «семейные обстоятельства». Мне стоило больших усилий сохранять равнодушное выражение лица, когда Киссиндра Перримид сказала, что я выгляжу усталым и что она надеется, что дома у меня все в порядке. Киссиндра спросила, хочу ли я говорить об этом, и я сказал «нет». Она очень сожалела о том, что произошло между нами перед моим исчезновением. Я не понимал, о чем она, но виду не показал. Киссиндра предложила совместно написать курсовик, поскольку у меня уже не оставалось времени начинать свой.

Я отказался, все еще не вполне понимая, о чем она говорит. Мне показалось, что я отсутствовал много лет, а не месяцев, как на самом деле. Голограммы, заменяющие стены музея, — и те казались реальнее, чем Кисс.

— Но ведь это будет только экспозиция, — настаивала она, не понимая, что мне и вправду было все равно. — Ты сам предложил концепцию. Ты сказал о Памятнике как о «памятнике смерти»?

— Я сказал? — спросил я, смутно вспоминая закатное солнце в Золотых воротах, песню ветра и то, что она напоминала мне. — А… да. Увидимся позже. — Я кивнул и собрался уходить.

— Куда ты? — спросила Кисс неожиданно ласково.

— Хотел еще раз побывать на планете, прежде чем она исчезнет.

— Составить компанию?

— …А что насчет… — Я замолк. Эзра. Так его звали. Ее дружок. — Эзры?

Кисс скорчила рожицу:

— Мы эту неделю не разговариваем.

— Мне и самому-то не хочется разговаривать.

— Хорошо, — сказала она.

Я неопределенно пожал плечами.

Челнок доставил нас к поверхности Памятника, и мы вышли на открытое плато, к Золотым воротам. Рассвет только-только занимался, и мы были одни в этом розовом сумраке. На небе еще мерцали стайки звезд, и даже моим глазам трудно было разглядеть на фоне черного неба черный силуэт Ворот. Ветер все так же наигрывал на каменной флейте свою протяжную, заунывную мелодию. Я нащупал в кармане джинсов губную арфу, вспомнив наконец, о чем мне напоминала ее песня.

Я пошел прочь от челнока, и под ногами моими шептала песчаная пыль. Было прохладно, и я радовался, что надел свитер Мертвого Глаза. Киссиндра села на землю, скрестив ноги и наблюдая за мной, но не мешая мне.

Сев на груду камней на краю плато, я слушал, чувствовал ветер и ждал, когда день возьмет свое и солнечные лучи позолотят каменную арку. Я думал о том, как был построен этот мир, собран из кусочков, осколков и преображен в произведение искусства, в Творение с помощью технологий, которые нам даже и не снились. Казалось, что мир этот создали магические силы. Памятник тупикам и разбитым мечтам. И все же что-то тут не сходилось, раз Памятник ждал, что тысячелетия спустя кто-то прибудет сюда и коснется этой земли. Даже воздух, который я вдыхал, был чудом. Все исследования в один голос утверждали, что для создания атмосферы, пригодной для жизни людей, нужна живая экосистема. Но люди могли дышать здесь, гулять, чувствовать себя как дома, — но жить не могли. И гидраны тоже. Мне стало интересно, знали ли гидраны об этом мире, прилетали ли сюда, изучали? И вдруг я понял, что Памятник был оставлен не только для людей, но и для гидранов. А может быть, только для гидранов — но на этот вопрос никакой музей не ответил бы.

И снова горечь заполнила меня. Я оставался полукровкой, мой Дар потерян — я точно так же, как и этот мир, сделан из кусочков и осколков, но, в отличие от Памятника, я — ничья идея. Никто не творил меня как произведение искусства. И две моих половины были такими одинаковыми — за исключением одной, очень хрупкой детали. В которой и заключалась вся разница между ними. Но это были два разных существа, два народа, по-разному смотрящие на жизнь и друг на друга. Спросив себя, как такое могло случиться и что это за космическая шутка, мишенью которой я стал, я тут же вспомнил, что Страйгер спрашивал меня о том же самом.

Будучи не в силах смотреть так долго в глаза этой загадке, я вынул из кармана губную арфу и стал играть, пытаясь слить ноты в мелодию, которую породил во мне ветер, заставляя вспомнить симб, вспомнить хорошее. И хороших воспоминаний оказалось больше, чем я ожидал.

Потом я вспомнил Элнер — где она сейчас и кто она, от чего она отказалась и чем стала. Если бы у меня был такой же шанс, не знаю, смог бы я им воспользоваться или нет. Гидран во мне, желая снова стать одним целым, завидовал Элнер. Но человеческая часть меня, понимая, что прошлого не вернешь, боялась этого. Мне и так уже становилось тяжело жить с тем, что я знал, тяжело быть всего лишь обычной клеткой — одной из сотен миллионов других в развивающемся супермозге Федерации.

И все же осознание того, что Элнер нашла в себе мужество сделать такой выбор, сделать этот последний шаг, так же изменило мой мир, как и то, что она помогла мне выжить в моей бестолковой жизни. Она повернула-таки меня лицом к людям и к человеческой части меня самого. Я и не представлял, что кому-то удастся заставить меня поверить в то, что, может быть, люди заслуживают уважения.

И создатели Памятника сделали то же самое. Кто они — исчезнувшие из нашего бытия сотни тысяч лет назад? Я сказал Страйгеру, что не верю в Бога. Я и не верил — во всяком случае, в его Бога. А в какого верил — скорее всего, я и сам не знал. Но раса, которая могла создать такой мир, а потом смотать удочки и раствориться в пространстве, — они могли перед своим исчезновением примерить на себя Боговы одежды, изменить генетические коды, посеять семена и оставить их в этой земле, чтобы посмотреть потом, что вырастет. Бытие и Небытие. Эксперимент, космическая шутка… Новое поколение.