Читать книгу - "Машина желаний - Роберт Шекли"

class="p1">Говно перемалывали, обрабатывали, очищали, накачивали витаминами, подкрашивали, придавали вкус и запах, расфасовывали в отдельные пакетики и под легионом торговых марок – «Витаграм», «Деликатес», «Услада желудка», «Диет-мясо», «БыстроКофе», «Семейный завтрак» – рассовывали в двадцать семь миллиардов раззявленных голодных ртов. Добавить (трижды использованной) воды и подавать.

Сборщики в буквальном смысле слова кормили планету.

И чувствовали, что им недоплачивают, даже получая пятьсот тридцать долларов за смену.

Парети прогремел башмаками по двум последним ступенькам, и спорящие обернулись.

– Привет, Джо, – сказал Мерсье.

Пегги улыбнулась.

– Долгая была смена? – спросила она участливо.

– Слишком долгая. Совсем я вымотался.

– Полностью? – Пегги развернула плечи.

– Я думал, у тебя сейчас это самое время.

– Узе коньсилось. – Пегги ухмыльнулась и показала ладошки, как маленькая девочка, у которой прошла корь.

– Ну, это было бы неплохо, – согласился Парети на ее услуги, – если ты мне еще и спину разотрешь.

– И хребет переломаю.

Мерсье хихикнул и двинулся к лестнице.

– До скорого, – бросил он через плечо.

Парети повел Пегги Флинн через множество отсеков в свою каюту. Сборщики, проводящие по шесть месяцев в замкнутом пространстве, вырабатывали свои обычаи. Женщины, слишком разборчивые в связях, на «Техас-Тауэре» не задерживались. Сборщиков – называвших себя «сборбатом» – в увольнительные на берег пускали редко, а потому все удобства предоставляла Компания. Фильмы, лучшие повара, спортзалы, полностью укомплектованная и постоянно пополняемая библиотека… и сборщицы. Поначалу некоторые женщины получали от мужиков «подарки» за сексуальные услуги, но это оказывало разлагающее влияние на моральный климат, и теперь в дополнение к окладу и премиальным женщины получали еще половую надбавку. Ничего необычного не было в том, что симпатичная и умелая сборщица, проведя на «Техас-Тауэре» восемь или девять месяцев, возвращалась домой с полусотней тысяч долларов на счету.

В каюте они разделись.

– Бо-о-оже, – протянула Пегги, – где ж твои волосы?

Парети встречался с ней уже несколько месяцев.

– Лысею, наверное. – Парети пожал плечами.

Он обтерся мокрой одноразовой салфеткой из раздатчика и швырнул ее в глазок утилизатора.

– По всему телу? – недоверчиво переспросила Пегги.

– Слушай, Пег, – устало произнес Парети, – я двенадцать часов сачком махал. Я выжат как лимон и засыпаю на ходу. Так ты хочешь или нет?

Пегги улыбнулась:

– Джо, ты лапочка.

– Сопля я, – ответил он, растекаясь по удобной постели.

Она легла рядом, и они трахнулись.

А потом Джо заснул.

Пятьюдесятью годами до того разразилась наконец Третья мировая война. А перед ней были тридцать лет второй фазы холодной войны. Первая фаза кончилась в семидесятых, когда неизбежность войны стала очевидна. Второй фазой назвали предупредительные меры против тотального уничтожения. Погружались в камень подземные города-пещеры – города-консервы, как называли их архитекторы и планировщики. (На людях, конечно, такие вульгарные слова не звучали. В газетных статьях города именовались шикарно: Яшмовый город, Даунтаун[56], Золотой Грот, Северные и Южные Алмазы, Ониксвилль, Субград, Восточные Пириты. В Скалистых горах заглубили на две мили в скалу гигантский всеамериканский комплекс противоракетной обороны Айронволл.)

Плодиться люди начали еще задолго до первой фазы. Мальтус был прав. Под давлением страха люди размножались как никогда. В городах-консервах вроде Нижнего Гонконга, Лабиринта (под Бостоном) и Новой Куэрнаваки замкнутая жизнь предлагала не слишком много удовольствий. И люди множились. И снова множились. Геометрическая прогрессия заполняла города-консервы, и те расползались туннелями, и трубами, и щупальцами. Землю заполняли кишащие, вопящие, голодные обитатели края ужаса. На поверхности осталась жить только научная и военная элита – по необходимости.

Потом грянула война.

И явилась она с лазером и радиацией – атомная, биологическая.

Североамериканскому континенту повезло не слишком: Лос-Анджелес превращен в шлак. Айронволл снесен вместе с половиной Скалистых гор, противоракетный комплекс похоронен навеки под невысокими уютными холмами, которыми стали горы. Ок-Ридж сгинул в яркой вспышке. Луисвилл разрушен до основания. Перестали существовать Детройт и Бирмингем[57]; на их месте остались плоские, гладкие, блестящие поверхности, как зеркальные осколки потемневшего хромового покрытия.

Нью-Йорк и Чикаго оказались защищены лучше. Они потеряли пригороды, но не подземные города-консервы. Остались и центральные зоны мегаполисов – истерзанные, но живые.

На других континентах положение было не лучше. А то и хуже. Но две фазы холодной войны дали время разработать сыворотки, лекарства, противоядия, способы лечения. Людей спасали миллионами.

Но… пшеничному колосу прививки не сделаешь.

Невозможно вакцинировать всех кошек, собак, кабанов, антилоп, лам и кадьякских медведей. Невозможно засеять океаны лекарством для рыб. Экология свихнулась. Одни виды выжили, другие вымерли полностью.

Начались голодные забастовки… и голодные бунты.

И быстро кончились. Ослабевший от голода – плохой боец. Пришли времена каннибалов. И тогда правительства, ужаснувшись тому, что натворили с собой и соседями, наконец объединились.

Была воссоздана Организация Объединенных Наций, подрядившая Компании решить проблему искусственной пищи. Но то был медленный процесс.

Никто не обращал внимания, что над Американским континентом несутся западные ветра, подхватывая радиацию и остатки бактериологических безумств, подбирая свой груз над Скалистыми горами, в Луисвилле, Детройте, Нью-Йорке и сбрасывая отравленный груз над Восточным побережьем, над Атлантикой, рассеивая остальное по Азии. Но лишь мощное выпадение пыли над Каролинами, сочетавшееся с грибным дождем, привело к странной мутации в богатых планктоном водах Алмазной банки.

Через десять лет после конца Третьей мировой войны планктон перестал быть собой. Рыбаки побережья назвали его говном.

Алмазные банки стали кипящим котлом творения.

Говно распространялось. Изменялось. Адаптировалось. Наступила паника. На мелководьях плескались уродливые внешнепанцирные рыбы; появились четыре новых вида акулы-собаки (один из них удачно приспособился к среде); несколько лет океан кишел сторукой каракатицей, потом она по непонятным причинам передохла.

А говно не дохло.

Его принялись изучать, и то, что казалось неудержимой и страшной угрозой морской жизни, а то и всей планете… оказалось чудом. Оно спасло мир. «Убитое» говно можно было перерабатывать в искусственную пищу. Оно содержало разнообразнейшие белки, витамины, аминокислоты, углеводы и даже необходимый минимум микроэлементов. Обезвоженное и упакованное, говно было выгодным экономически. Смешанное с водой говно можно было готовить, варить, жарить, парить, тушить, припускать, бланшировать и фаршировать. Почти идеальная пища. Ее запах менялся в зависимости от того, какой метод обработки использовался. Она могла иметь любой вкус – и никакого.

Говно вело растительный образ жизни. Неустойчивый ком протоплазмы явно не обладал разумом, хотя проявлял неудержимое стремление принимать форму. Говно постоянно принимало облики растений и животных – всегда недоделанные и неубедительные. Словно говно пыталось стать чем-то.

(Ученые в лабораториях Компаний надеялись, что говно так и не выяснит, чем же оно хочет стать.)

«Убитое», оно становилось отличной жратвой.

Компании возводили фабрики для его сбора – вроде «Техас-Тауэра» – и обучали сборщиков. Сборщикам платили