Читать книгу - "Элеонора Августа - Борис Вячеславович Конофальский"

вы воевать против меня. И что же вы думали, что ваши люди на моей земле будут амбары мои беречь? Или торговлишку мою побоятся нарушать? Нет, людишки ваши известны всему свету своими зверствами, мало того, свирепостью и бесчестностью своими еще и кичатся. Так отчего же мне с вами честным быть? Может, скажете?

И опять из горожан никто не ответил. Всё так же стояли насупившись.

А кавалер, вроде как успокоившись, сел в свое кресло и продолжил уже без ярости:

– Три дня вам даю, чтобы собрали мне пятьдесят тысяч талеров Ребенрее или серебра по цене их. Иначе отдам ваш город на меч солдатам своим. И уверяю вас, то вам во много дороже станет. Головешки лишь от вашего города останутся. Все товары заберу, а баб ваших всякий брать будет, а уж дочерей так и вовсе дозволю увозить к себе в землю, моим солдатам в жены, венчая их по нашему ритуалу.

Горожане молчали, теперь они смотрели на него уже с испугом.

«Соберут денежки, соберут. В маленьком Ламберге купчишки и то двадцать тысяч собрали, а уж для торгового Милликона, где ярмарка, почитай, круглый год, пятьдесят тысяч не тяжки будут».

Делегация, кланяясь, ушла, а Роха, смеясь, говорил им вслед:

– Поглядите-ка на этих дураков, еще жаловаться вздумали. Надо же, совсем эти бараны горные про войны на своей земле позабыли.

– Сразу видно, что тут чужие солдаты горожанам в диковинку, – соглашаясь с ним, посмеивался полковник Брюнхвальд.

Глава 7

Вотчина графская, домен дома Маленов, из простых трех сел давно вырос в нечто похожее на город, но без стен, ратуши и мостовых.

Центром Малендорфа был большой графский замок, баронским не чета. Замок был не новый, но еще вполне себе зубастый, такой, что мог и осаду перенести, и при штурме устоять. А вокруг замка в порядке и чистоте стояли домишки, фермы, церкви, сыроварни, кузни, таверны и постоялые дворы. Всего там было в достатке, оттого казна бережливых Маленов никогда не пустовала.

И вот в этой благословенной земле, недалеко от замка, у перекрестка, стоял постоялый двор «У доброй купчихи», который слыл лучшим в округе. В ином месте Агнес останавливаться не хотела. Нажилась она у господина в поместье в отвратном кабаке, с нее хватит. И жила она в том поганом месте, потому как господин не желал ее видеть в доме своем. Почему? Потому что, видите ли, обе бабы его брюхаты. Словно она их беременностям повредить может. Или боялся, что она устроит там ему склоку. В общем, в доме своем он ее не приютил. И сейчас дева сидела в нижней рубахе перед зеркалом, рассматривала лицо, которым теперь пользовалась, и говорила Сычу, стоявшему в дверях:

– Ну, и что эта толстуха? Уговорил ее прийти к тебе?

Фриц Ламме даже ежился, так непривычно ему было говорить с благородной дамой, что сидит пред ним без платья, да еще зная при этом, что эта дама не кто иная, как Агнес. Дама была молода, грудаста, волосы имела рыжие. Красива была. Не знай он наверняка, что в этой даме прячется хрупкая девица, которую он знает не первый год, так не поверил бы никогда. Ну, конечно, если дама не начала бы злиться. Эту злость, от которой стыла в венах кровь, он не спутал бы ни с какой другой. По этой лютости всегда можно было узнать девицу Агнес под любой ее личиной. Впрочем, непривычно – это было не совсем то слово. Скорее, ему было здесь не по себе, но господин велел помогать девице, вот он и помогал как умел.

– Прачка Эмма? Мужа у нее нет, помер, что ли. Ну, говорила сначала, что у нее есть мужчина. Потом я ее пригласил выпить вина, как выпила – стала говорить, что у нее мужчина был… кажется, стражник какой-то. Не поймешь их, баб, никогда… То есть, то был… В общем, я говорю ей, не желает ли она прогуляться вечерком, а она мяться стала, ни да, ни нет не отвечает.

Агнес, не отрываясь от зеркала и пальчиками растирая кожу под глазами, спросила:

– А что, Сыч, не нравятся тебе жирные бабы?

– Да не очень, – признался Фриц Ламме. – Шибко вонючие они.

Агнес, вернее, та женщина, что сидела у зеркала, вдруг повернула к нему свое красивое лицо, зеленые глаза ее были полны удивления.

– Они вонючие? Ты себя-то нюхал?

– К себе-то я уже принюхался, – пояснил Сыч.

А женщина засмеялась.

– Ладно, не любишь толстух, так не люби, скажи лучше: придет она к тебе или нет?

Сыч поморщился, а потом заявил самоуверенно:

– Да куда она денется. Сказал ей, что буду ждать у речки, у мостушек, где они белье полощут, как колокол к вечерне бить начнет.

– Места там тихие? – спросила девушка.

– Тихие-тихие, – подтвердил Фриц Ламме. – Тропинка да речка, вокруг речки по берегу лесок. Тихие места.

Он вздохнул, ему не очень все это нравилось.

– Чего сопишь-то? – резко спросила у него девушка.

– Я? Да я не… Я просто…

– Господин велел сделать дело, так делай, и не сопи, и не зевай. Велено тебе притащить какую-нибудь дуру из замка ко мне, так придумай, как это сделать. Вот и все, что от тебя нужно.

Агнес произнесла эти слова так, что у Сыча мурашки по спине побежали. Холод от нее шел такой, что до костей пробирает, хотя на улице жара. «Как с ней только ее челядь живет? Этакое каждый день терпеть», – удивлялся Сыч. А вслух сказал:

– Да я разве против, приведу ее к вам, к том лесочку, что у мостушек, будет она к вечерне. Сегодня будет.

Агнес изобразила на красивом лице выражение «ну-ну, посмотрим». И вдруг спросила у него, уже спокойно:

– А что, Сыч, скажешь, похожа я сейчас на рыжую бабу господина?

Фриц Ламме от такой перемены или от вопроса такого растерялся и ничего сказать ей не мог, только таращился на красивую рыжую женщину.

Не дождавшись ответа, она повернулась к зеркалу, а ему сделала небрежный знак рукой: убирайся, дурень. И тут же закричала:

– Ута! Вели трактирщику обед подавать. Тут буду есть.

У нее еще оставалось время до вечернего богослужения. Можно не торопиться, тем более что до замка и до небольшой речки, на которой прачки замка полощут белье, совсем недалеко.

Расторопные посыльные вскоре стали таскать в покои еду, а Ута приносила госпоже. Трактирщик ее очень ценил: еще бы, она взяла лучшие покои, согласилась платить за комнаты и стол полталера