Читать книгу - ""Фантастика 2025-27". Компиляция. Книги 1-25 - Андрей Соболев"

сапоги. Многие офицеры носят чулки, но мне такого не надо. Лучше портянок для сапог ничего не придумали. Чулок может сбиться и натереть ногу. Его нужно менять каждый день, иначе, заскорузлый от пота, даст тот же эффект. А вот портянка длинная, и на ней можно чередовать места, прилегающие к стопе. В советской армии, по словам деда, солдатам меняли портянки раз в неделю — и ничего, с ногами был порядок.

Из тумана возникает фигура в сером мундире и таком же колпаке. Пахом.

— Здравия желаю, ваше благородие! Умываться?

— И бриться тоже, — отвечаю денщику.

Пахом кивает и исчезает в тумане. А я пока сортир навещу. У нас с этим строго: специально отведенное место с вырытой канавкой и вбитыми с одной стороны через равные промежутки кольями. Это чтобы держаться, сидя в позе орла. Удивительно, как быстро я привык к походной жизни. Ночевки под открытым небом, сон на расстеленной попоне, под которую брошена охапка соломы или сена, иногда — и вовсе свежескошенной травы или еловых ветвей, мундир из сукна с нижним бельем из грубого полотна, пыль, мухи, нередко — отсутствие возможности помыться. В своем времени от такого «комфорта» взвыл бы, а тут ничего. Быстро слетает с человека цивилизация…

Возвращаюсь к бивуаку. Пахом уже ждет с ведром. Стаскиваю мундир, рубаху, наклоняюсь, и Пахом начинает сливать мне ковшом. Фыркаю, растирая воду по груди и спине — руки пока, слава богу, до лопаток достают. Денщик к таким умываниям уже привык, хотя иногда ворчит, что барин дурью мается. Каждое утро ведро воды ему подавай. Другие офицеры в походе неделями не моются, а рубахи меняют от бани до бани. Я не обращаю на это внимания. Не нравится — верну в фурлейты, а Пахому такой поворот — нож острый. Денщик — должность завидная, хоть и хлопотная. Тяжелое таскать не нужно, питание с офицерского стола, деньга опять-таки от щедрот барина перепадает. А что их благородие чудит, заставляя и денщика соблюдать гигиену, пережить можно. Рубашку офицера лишний раз постирать руки не отвалятся.

Пахом подает мне расшитое петухами льняное полотенце — стащил где-то в крестьянской избе. Растираюсь им до красноты кожи. Эта процедура вкупе с холодной водой прогоняет остатки сна. В завершение сажусь на попону, стаскиваю сапоги и остатками воды из ведра мою ноги. Мне сегодня много ходить, а чистые ноги — залог комфорта.

Пахом уносит в туман опустевшее ведро и возвращается с котелком горячей воды. Мебели у нас нет, сажусь на попону. Пахом становится на колени и мылит мне лицо, затем достает бритву.

Из тумана возникает зевающий Семен. Становится рядом и с интересом наблюдает, как денщик скоблит мои щеки.

— Решили побриться, Платон Сергеевич? — спрашивает задумчиво.

— Лучше сделать это самому, чем тебя побреют французы, — отвечаю словами летчика из старого фильма[477].

Семен хохочет над немудреной шуткой. Простые здесь люди: палец покажешь — смеются.

— Пожалуй, я присоединюсь, — говорит майор, садясь рядом. — Побреешь меня, Пахом?

— Извольте, ваше высокоблагородие! — кивает денщик и вытирая бритву тряпицей. — Воды и мыла в достатке.

Спустя час батальон вытягивается к Семеновской. Глухо стучат копыта коней, звякает амуниция, поскрипывают колеса лафетов. Вблизи выглядим грозно: три с половиной сотни егерей, восемь пушек. Но на фоне выстроившихся войск — букашка. Туман растаял, и видно, как поле сражения заполонили полки и дивизии. Парадная форма, начищенная амуниция, сверкающие штыки и пушки. Армия в виду врага хочет выглядеть достойно. Впрочем, у французов аналогично — в бой идут как на парад.

Останавливаемся на околице деревни. Семен скачет в штаб за распоряжениями, я остаюсь с егерями. Командую спешиться и стоять вольно. До нас дело дойдет не скоро — французы еще не начинали. Ко мне подтягиваются офицеры: трое ротных командиров и два артиллерийских начальника: Зыков и Кухарев. Ну, и хорунжий Чубарый.

— Закуривайте, господа! — предлагаю, вытащив кисет.

На предложение откликаются Рюмин и Чубарый, остальные не курят. Казак с нескрываемым удовольствием зачерпывает трубкой в моем кисете и начинает уминать табак в чашке большим пальцем с желтым ногтем. Следую его примеру.

— Добрый у вас табак, Платон Сергеевич! — говорит Чубарый, прикуривая от поднесенного казаком тлеющего трута и выпуская дым. — Духмяный.

— Денщик у маркитанта купил.

— Дорогой, небось?

— Напоминаю, господа, — прерываю ненужный сейчас разговор. — В штыки на неприятеля не ходить — только, если случится отбиваться. Стрелять, стрелять и еще раз стрелять. Пуля — дура, как говорил Суворов, но бьет сильно. Солдата с ног сразу валит, а штыком не один раз ткнуть нужно.

Между прочим, правда. Бородинская битва убедительно доказала, что штык — оружие никакое, как и сабля, впрочем. На солдате много амуниции: ранец, ремни, кивер, шинель, которые штыком/саблей или не пробиваются, или защищают от фатального удара. Прежде в бой ходили без ранцев и шинелей, в результате под Аустерлицем потеряли их, а потом мерзли и голодали. Военный министр Аракчеев приказал: более не снимать. И что? Свыше 90 % павших в этой битве погибли от огнестрельного оружия — пушек и ружей.

— Теперь вы, — поворачиваюсь к артиллеристам. — Не геройствовать. Если неприятель прорвется к батарее, бросайте орудия и отходите. Черт с ними, пушками! Потеряем — добудем другие. А вот артиллеристов новых взять негде.

— Странные вещи говорите, Платон Сергеевич! — замечает Голицын. — Армия собирается стоять насмерть, а вы — отходить.

Вот ведь герой нашелся!

— Умереть дело нехитрое, Михаил Сергеевич, — отвечаю, пыхнув дымом. — А кто Родину защитит? Или в тылу ждет еще одна армия? Нет? Тогда и говорить не о чем. Умирать должны они, — тычу чубуком в сторону французов, — и мы им поможем. Нам еще по Парижу маршировать, забыли?

Офицеры смеются. О том, что пройдем по Парижу, я им говорил, только не верят. Сейчас это кажется невозможным. Но ведь будет!

На деревенской улице показывается Семен. Едет не спеша. Приблизившись, соскакивает на землю.

— Велели ждать приказа, — объясняет в ответ на вопросительные взгляды и достает трубку. — Не угостите табачком, Платон Сергеевич?

Достаю кисет. В этот миг над полем будто прокатился гром — выпалили пушки. Французы начали. Наши батареи дали ответный залп. Не сговариваясь, поворачиваемся к полю. Его заволокло пороховым дымом, который относит легкий ветерок. Пушечных залпов уже не слышно: стоит сплошной рев, от которого закладывает в ушах. Достаю часы — ровно шесть часов.

— Началось! — кричит Семен и крестится. Все повторяют, в том числе я. Помогай нам Бог!

* * *

К восьми утра сводная батарея майора Гусева расстреляла все заряды и потеряла два единорога. У одного ядром