Читать книгу - "Падение Левиафана - Джеймс Кори"

Раз он забыл отключить микрофон, и рация выплеснула бессмыслицу: «Я и забыл, до чего же не скучал по твоим коповским байкам», «Продолжай» и «…и Дуарте действует так же. Собирает то, что ему требуется, из людей как из строительных блоков».

Иногда он выглядел почти нормально. Проверял, где она и как у нее дела, как и на корабле. Объяснял Танаке, как использовать тепло для поисков дороги. В такие минуты он казался почти обычным. Самим собой. А потом они шли дальше, и он снова уплывал.

Они обнаружили проход из того же светящегося голубизной металла, из которого состояла оболочка станции, и двинулись по нему, когда Танака заговорила с ней по выделенному каналу:

– Нам с тобой надо поговорить. Капитан Холден деградирует.

– А кто нет? – возразила Тереза.

– Я не о том. Он ввел себе живой образец протомолекулы. Ученая братия как могла стабилизировала его, но, по моей оценке, он быстро выходит из строя.

Тереза, отвлекшись на гомон у себя в голове, не обращала на него внимания. А теперь обратила. Он был рядом, чуть отстал. Руки расслаблены, на губах сонливая полуулыбка. Ей вспомнилась комната отца – как она держала его за руку, пытаясь объяснить, что доктор Кортасар решил ее убить. Холден был так же далек и рассеян.

– Он в порядке, – удивляясь собственной горячности, сказала она.

– Я не спрашиваю твоего мнения, а сообщаю свое, – отрезала Танака. – В данный момент, я полагаю, Холден еще может оказаться полезным в поисках и возращении верховного консула, поэтому я терплю риск, связанный с его присутствием. Но ты должна понять, что так будет не всегда.

– Мы его не бросим.

– Когда мы обнаружим твоего отца, тебе надо будет приблизиться к нему. Ты должна убедить его прекратить то, что он проделывает с нашим сознанием. Вот чего я от тебя хочу.

– Знаю.

– Если капитан Холден и после этого продолжит распад, я считаю необходимым обезопасить тебя и твоего отца. Ты должна понять, что это может означать, потому что своим волнением можешь заразить и верховного консула.

Минуту Тереза молчала. Танака вроде бы ясно выразилась, но почему-то ее оказалось трудно понять. «Она мне не нравится, – сказал скучающий по сестре мальчик. – Притворяется спокойной, но это только притворство». Тереза тряхнула головой, но от чужого присутствия не избавилась. В мозгу засело неприятное воспоминание, в котором она была Танака: голая, под веществами, распинавшая на кровати мужчину. Она помнила, как у него хрустнули запястья. Она помнила, как приятно было причинять боль. Внушать страх.

«Тебе не понравится, какой я тогда стану».

– Вы говорите, что убьете его.

– Да, этим может кончиться. Если сочту, что он пострадал настолько, что представляет угрозу.

– Он нам не угрожает. И не будет.

– Ты должна понять, что идет боевая операция и моя задача – сохранить тебя и твоего отца. Для этого я сделаю все, что сочту необходимым. Твое дело – найти подход к отцу. Об остальном позабочусь я. Ты поняла?

– Поняла.

– Хорошо.

Джим рассеянно поднял руку, поскреб по щитку шлема. Он, похоже, не замечал, что делает. Терезу пронизала память о долгих неделях и месяцах, когда менялся отец. И ужас внезапной перемены, когда его не стало. Когда она его потеряла. «Не стану плакать в скафандр, – сказала она себе. – Хоть убей, не стану плакать в сраный скафандр».

Она подстроила маневровые так, чтобы держаться поближе к Джиму. Взяла его за руку. Он, кажется, не сразу заметил, а потом его взгляд медленно поплыл к ней. С глазами что-то случилось. Белки отливали, как никогда прежде. Этому отливу там было не место.

– Не засыпайте.

Джим начал отвечать, забыл, что хотел сказать, и начал сначала. Досадливо поморщился и вдруг откинул щиток шлема. Сделал глубокий вдох и еще один. Терезу что-то толкнуло – тут был и гнев на Танаку, и на мироздание, и необъяснимая привязанность к этому человеку, который однажды подстраивал ее смерть, а потом спас. Тереза сняла с себя шлем и подвесила его к поясу. В коридоре стоял тяжелый зной, и легкие дышали необычно.

Он заговорил – она услышала не по рации, а по этому свободному чужому воздуху: «Я никуда не денусь, обещаю». Она знала, что это неправда, пусть он и сам не знал.

Голос Танаки прозвучал тонким жужжанием в шлеме Джима и в ее, на поясе.

– Вы что, охренели?

– У меня что-то с микрофоном, – ответил Джим. – И нос чешется.

– Тереза, надень шлем.

«А то что?» – подумала Тереза. Ей надоело, что люди помыкают ею под предлогом, что хотят помочь. Ей надоело быть лаконкой. Она сделала вид, что не слышит Танаку, хотя все здесь понимали, что это притворство. Гнев Танаки оказался слабее ее гнева. И, когда Танака тоже открыла шлем, Тереза на минуту почувствовала себя победительницей.

– Будьте готовы по приказу надеть снова.

Они опять занялись коридором, станцией, охотой. Спустя несколько минут Джим произнес: «Какая штука?» Он общался не с ними.

Танака поймала взгляд Терезы. «Я говорила, что с ним проблема. Говорила, что он деградирует».

– Когда мы его найдем, подходишь ты.

– Понятно.

– Об остальном позабочусь я. – Понятно.

* * *

– Папа?

Он исхудал за эти месяцы, а борода не отросла. Лицо гладкое, будто Келли побрил его с утра. Щеки рябые от мальчишеских угрей: след времен, когда Тереза его еще не знала. Одет он был так же, как одевался в здании Государственного совета Лаконии, и мундир не изорван, но выглядит тонким и хрупким. Как бумага, полежавшая под дождем и на солнце.

Темные волокна, протянувшиеся от стен огромного светлого зала, заплели ему руки и пронизали бока. Волокна пульсировали, чуть истончались и утолщались снова. В черных жгутах плясали голубые искорки, но, стоило взглянуть на них в упор, исчезали. Он открыл глаза – радужки стали голубыми, как эта станция, – но смотрел в пустоту, словно слепой.

– Папа? – уже не так громко повторила она.

Губы, когда-то целовавшие ее младенческую макушку, изогнулись в улыбке.

– Тереза? Это ты?

– Я здесь. Вот я.

– Все будет хорошо, – сказал он. – Раньше я мечтал слишком мелко. Теперь я это понял. Я думал, что нас спасет организация, сотрудничество, и в этом я был прав. Я был прав, малышка. Но я не понимал, как этого достичь.

– Ты на себя посмотри! – Тереза показала на пронизавшую его насквозь станцию. – Смотри, что с тобой делается.

– Иначе не получилось бы. Плоть, материя, глина, из которой мы созданы. Ее трудно убить. Те, кто жил до нас, были гениями, но непрочными. Гении из папиросной бумаги, и хаос развеял их дуновением. Мы теперь можем превзойти их…