Читать книгу - "Экипаж Меконга - Евгений Львович Войскунский"

Николай молча развернул пакетик, откусил. Заныли зубы. Рита взглянула на его огорченное лицо, и глаза у нее стали мягкими и грустными. Она отвернулась и долго смотрела в окно. Там убегали березы — белые на белом снегу. На их голые ветки нанизывались клочья жёлтого дыма.

Быстро сгущались ранние зимние сумерки. Возникли и пролетели мимо небольшой поселок, замерзшая речушка и три неподвижные темные фигуры с удочками над прорубями.

Николай проговорил негромко:

— Рита, ты хотела о чем-то мне рассказать.

— Да.

Мерно постукивали колеса на стыках рельсов.

Николай ждал, рассеянно глядя в окно.

— Не знаю, с чего начать, — сказала наконец Рита. — Сложно все у меня… Я ни с кем еще не делилась… — Она тихонько вздохнула. — Ну, слушай. Ты вспомнил, как тогда, в детстве, у папы на столе лежали два металлических брусочка. Так вот. Расскажу все, что знаю о них…

Да будет позволено авторам взять на себя этот рассказ. Ибо они имеют основания полагать, что знают историю с ящичками лучше, чем Рита.

Слухи о матвеевских чудачествах давно ходили по Петербургу. Говорили, будто еще в царствование Петра Алексеевича один из Матвеевых, флота поручик, вывез из Индии девицу с колдовскими черными глазами и от оной девицы пошла в матвеевском роду порча. Сыновья и внуки в государевой службе до больших чинов не доходили — сами обрывали карьеру прошениями об отставке и уезжали в тверское имение. Там жили анахоретами, к себе на порог мало кого пускали. От сих немногих, однако, было известно, что будто далеко за полночь из запретной горницы слышатся шорохи, скрежет и разные трески, сыплются адские искры и по дому простирается свежий дух, каковой бывает после грозы.

И еще ходили шепоты, будто хранят Матвеевы волшебный нож, от той индийской девицы в приданое полученный. Что за нож, в чем волшебство, никто толком не знал, пока не настал черед Арсению Матвееву, правнуку флота поручика, выпускаться из Морского кадетского корпуса. Было это еще перед Бонапартовым нашествием. Молодые мичманы сняли у Демута, на Мойке, номер для холостяцкой пирушки по случаю производства в офицеры. За пуншем произносили горячие речи. Вспоминали морские походы — всем уже довелось поплавать в бытность гардемаринами. Мечтали о дальних кругосветных плаваниях, подобных тому, что свершили Крузенштерн и Лисянский. Не знали еще, что многим из них судьба приуготовила сухопутные баталии…

Раскраснелись от хмеля будущие мореходы, порасстегивали новенькие мундиры. В разгар пирушки Арсений Матвеев положил на стол смуглую руку ладонью книзу и по самую рукоять всадил в нее выхваченный из-за пазухи нож. Затем быстро спрятал нож обратно, и… диво дивное — ни кровинки на пораженной руке, ни царапинки! Да полно, не почудился ли сей нож с пьяных глаз молодым вертопрахам?

Весть о чуде в Демутовых номерах разошлась по петербургским гостиным. Говаривали, верно, что в старину и не такое еще бывало. Старики вспоминали отцовы и дедовы рассказы о дивном несгораемом на огне платке, каковой за тысячу рублей поднесли государыне Екатерине Первой заезжие грецкие монахи.

Впрочем, про Матвеева скоро забыли: не до него было. Войско Бонапартово переправлялось через Неман, началась война. Пороховым дымом заволокло эти грозные и славные годы.

Но был один человек в Петербурге, всегда одетый в черное, который не забыл о чуде с ножом. От верных людей он исправно получал сведения об Арсении Матвееве, где бы тот ни был — на Бородинском ли поле, в Тарутинском ли лагере, в Лейпцигском ли госпитале, откуда, оправившись от ранения, уехал Арсений в отцово имение под Тверью, на поправку.

Человек в черном был граф Жозеф-Мария де Местр, посланник сардинского короля (лишенного своих владений) и значительное лицо в ордене иезуитов.

Перед войной существовал в Петербурге иезуитский пансион — немало отпрысков именитых семей за дорогую плату обучалось в нем латынским молитвам, божественной истории да еще послушанию и смирению. Воспитанники пансиона, выйдя в государственную службу, не забывали своих духовных отцов. Чаще других наведывался к де Местру молодой князь Курасов. Он-то и поведал сардинскому посланнику о прелюбопытном ноже: князь был в числе немногих статских, приглашенных на мичманскую пирушку, и сам видел, как Матвеев проткнул ножом руку, не причинив ей вреда.

Де Местр, выслушав молодого князя, призадумался. Нож, проникающий безвредно сквозь руку?.. Старый иезуит верил в небесные знамения столь же незыблемо, сколь в славное предначертание общества Иисуса — неусыпного стража веры и престолов. Поразмыслив, граф острым своим умом постиг: то было знамение свыше. Подобно ножу, проницающему тело, иезуиты беспрепятственно пройдут в покои монархов, в палаты сановников, дабы склонить их к истреблению вольнодумства. Довольно расплодилось богомерзких наук, от коих проистекло диавольское якобинство, разрушающее троны! Настала пора подвигнуть людские сердца к смирению пред божественным промыслом. Настало время возвысить орден вопреки гонениям, вопреки слепоте иных владык. Ему, Жозефу де Местру, выпала высокая честь — представить сие знамение ордену.

Граф решил не упускать молодого мичмана из виду. От бывших питомцев пансиона знал обо всех превратностях его военной судьбы. Знал граф и то, что Матвеев после ранения и отсидки в тверском имении был отозван в Балтийский флот, произведен в лейтенанты и пребывал ныне в Кронштадте.

В мартовский день 1815 года (тот самый день «страстной недели», когда на другом конце Европы русское войско начало штурм Парижа) возле дома сардинского посланника остановилась карета. Из нее вышел высокий узколицый человек и, аккуратно обойдя порядочную лужу талого снега, поднялся по ступеням в дом. Он сбросил шубу на руки старому слуге-французу, взбил прическу у висков, оправил серый сюртук и велел доложить о себе посланнику. Граф принял его немедля. Войдя в залу, узколицый человек почтительно поклонился.

Де Местр сидел в глубоком кресле у камина. Обратив к вошедшему пергаментно-желтое, в крупных морщинах лицо, он жестом указал на стул, сказал тусклым голосом: