Читать книгу - "Когда разум против тела. О самых загадочных неврологических расстройствах, когда-либо поражавших человеческое тело - Сюзанна О'Салливан"

после припадков, мои глаза плачут». Это одно из самых любопытных расхождений между слезами и печалью, о которых я когда-либо слышала. Кажется, это предложение описывает полную диссоциацию между разумом и телом, как будто все эмоции утрачены. Слова Любови напомнили мне об этом.

– Знаете, в большинстве случаев человек плачет потому, что ему грустно, – заметила я.

Она задумчиво кивнула.

– Помню, что, переехав в эту квартиру, я тоже поначалу много плакала.

Правительство много раз пыталось переселить Любовь в период с 2010 по 2014 год, но она не хотела покидать Красногорский. Квартира, которую ей предложили в Есиле, была крошечной по сравнению с домом ее семьи. Более того, она создала семью в Красногорском и испытывала глубокую привязанность к этому месту. Но жизнь там была настолько изнурительной, что становилась невыносимой, и женщина продолжала болеть. В разгар всего этого у ее мужа выявили рак легких. Только после его смерти она наконец согласилась переехать. В тот день, прибыв в свой новый дом, она села на край кровати и разрыдалась.

– Когда я приехала сюда, Есиль показался мне слишком серым. Но теперь у меня есть сад. Деревья растут здесь так же легко, как и в Красногорском. Я пытаюсь сказать другим людям, что нет никаких причин, по которым мы не можем сделать Есиль таким же зеленым, как Красногорский, если захотим. – Она немного подумала, а затем добавила: – Это правда – я плакала, плакала и плакала, когда приехала сюда. Потом я подумала, что наконец-то все позади, и перестала плакать. И я не плакала с тех самых пор.

И вместе с этим исчезли все симптомы сонной болезни.

Чтобы лучше понять, как недуг развивается, а затем прогрессирует, сначала нужно изучить историю болезни. Западная медицина не приспособлена к тому, чтобы делать это эффективно, и имеет тенденцию все упрощать.

Первое побуждение врача – понять симптом буквально. Сталкиваясь с болью в животе, мы приучены прежде всего думать о заболевании кишечника. Но для мискито этот симптом может значить совершенно иное. Болезнь как метафора, как язык, как способ указать на расстройство или конфликт зачастую неверно интерпретируется системой узкоспециализированных врачей, работающих со списком возможных заболевания для каждого симптома.

Даже когда подозревают психосоматическую причину, у многих врачей есть только одна формулировка для объяснения этого явления: во всем виноват стресс. Но такое представление о психосоматическом заболевании создает проблемы, особенно когда стресс интерпретируется как единичное инициирующее событие или четко определенная травма.

У каждого есть источник стресса. И если начнешь его искать, всегда найдется какое-нибудь жизненное событие или конфликт, за которые можно ухватиться, чтобы объяснить симптомы человека.

Это упрощенная формулировка. Многие врачи, в том числе и я, попадают в эту ловушку. Так произошло и когда я беседовала с Тамарой. Сколько бы раз она ни говорила, что тяжелая жизнь в Красногорском не вызывала ее болезнь, я не отступалась от своей теории.

Наихудший исход для многих пациентов с психосоматическим или функциональным расстройством может возникнуть, когда врач настаивает на том, что конкретное жизненное событие является причиной симптомов пациента, а больной настаивает на том, что это не так.

Эти двое сразу же вступают в конфронтацию, не имея никаких шансов продвинуться вперед. Проведенная Фрейдом связь между развитием конверсионных расстройств (как раньше назывались функциональные неврологические расстройства) и историей сексуального насилия создает особенно много проблем в этом отношении, поскольку она все еще сохраняется в голове многих врачей, из-за чего пациентов могут, по-видимому, обвинить в отрицании насилия, которого, как они знают, никогда не было. Да, некоторые люди с функциональными неврологическими расстройствами, такими как диссоциативные (психосоматические) конвульсии, подвергались жестокому обращению, но большая часть – нет. Почти столь же плохо, когда сразу не обнаруживается очевидного триггера, вызванного стрессом, и врач с пациентом начинают тщетную охоту за чем-то, чего либо не существует, либо оно слишком неоднозначно, чтобы его можно было легко разложить на простые причину и следствие. У многих людей развитие симптомов связано не с конкретным травмирующим событием, а скорее с воплощенными ожиданиями, убеждениями и историями.

Прочитав о спящих жителях Красногорского, я сразу же связала трудности жизни в изолированном, умирающем поселке с появлением симптомов. Но реальная история оказалась намного богаче и сложнее. Детали очень важны для врача, чтобы помочь пациенту. Было так легко предположить, что жители Красногорского физически страдали от лишений, но это совершенно не отражало их опыта.

Если кто-то, как и я, верит, что красногорская сонная болезнь – это психосоматическое явление, то можно выделить широкий спектр личных и общественных влияний, которые объединились, чтобы породить расстройство и вызывать вспышку за вспышкой. Трудности не были несущественными, но, как отмечали люди, они без проблем выдерживали их более десяти лет. Не в этом крылась ключевая причина болезни. Гораздо важнее был крайне необычный город, в котором жили эти люди, и их глубокая – и, возможно, удивительная – любовь к нему. Определенную роль сыграло и геополитическое положение Красногорского сначала в Советском Союзе, а затем в независимом Казахстане, а также политическая атмосфера в стране и, наконец, реакция средств массовой информации на сообщения о болезни. Таким образом, это история не о людях, пострадавших из-за лишений, а о группе, разобщенной из-за жестокого осознания того, что в конечном счете всем придется покинуть свои любимые дома. Сонная болезнь помогла им сделать очень трудный шаг.

В казахской культуре не существовало шаблона для сонной болезни. Это было специфическое медицинское расстройство, ограниченное небольшим сплоченным сообществом. В так называемых культуральных синдромах, таких как гриси сикнис, идеи, из которых черпаются симптомы, издавна существуют среди населения. В Красногорском они были созданы с нуля. Рассказ Любови расставил все по местам. Во время массовой вспышки у первого пациента могут быть те же симптомы, что и у остальных, но окончательный диагноз отличается от тех, которые ставят заболевшим позже. Я сильно подозреваю, что все симптомы Любови, судя по ее описанию, с самого начала были психосоматическими, но вполне вероятно, что это могло быть отравление угарным газом, как предполагали другие. Люди, у которых начались сонливость и проблемы с равновесием на весеннем празднике, могли отравиться. Порция испорченной водки, безусловно, объяснила бы их симптомы. Проблема возникла, когда болезнь Любови связали с инцидентом на весеннем празднике: в этот момент вокруг недуга стал выстраиваться красочный миф. На фоне давней тревоги, посеянной в сообществе, другие люди, замечавшие в себе некоторые телесные изменения, подсознательно обращались к опыту Любови, чтобы понять, каких симптомов ожидать. Они воплотили эти ожидания.

Независимо от моих оговорок, одна