Читать книгу - "Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный"

один был в эмиграции. само существование Историка заставило что-то самое подпольное в Сергее родственно улыбнуться. пытаясь друг друга перебасИть, они говорили коротко, но ясно – и в Историке всё сильнее ощущалось, во-первых, глубокое, даже подобострастное уважение теоретика к практику, а, во-вторых, желание его неизменное, аутистское – сбежать отсюда поскорее, на прокуренный диван, к знакомым томам, где давление действительности и обстоятельств, иногда сулящих революцию, – спадёт и позволит расслабившись закурить. курили они и за столиком, это прибавляло делового тона разговору, вот только когда пришёл Пономарёв, в итоге заплативший за все наши «сибирские короны», – пришлось притушить бычки… лишь в такие мгновения Историк переставал ощущать себя моим репетитором, а был благодарен мне-реалисту за втягивание в реальность. другое дело – у себя дома.

при работе со мной-второгодником обретали новый смысл и упадническая ванная, и патологическое курение, и Лёхин аутизм – если удаётся наставить на путь ленинско-сталинский хоть одного шалопая, слушающего современный рок-шум и при этом в реальности что-то делающего, суетящего… да-да, заходя в ванную помыть руки, глядя на голубые кафелины, замазанные по швам чем-то выпирающим, пластилинообразным, почерневшим от плесени, я понимал что это издержки борьбы. его борьбы – ведь и дом линия фронта. сделать его комфортнее и приятнее на вид – значит, сделать его конформнее капитализму, отвлечься от революционных дум. текущий бачок голубого унитаза, не имеющий волны слива – тоже представлялся в этом свете объектом ностальгии (к тому же расположен туалет был точно так же, как в нашей 89-й квартире, первой моей прописной, с голубой раковиной!). садясь на сей унитаз я как бы оказывался в точке детства, пространственно переносился во времени. алкоголь способствовал эйфории. и в бессильном унитазе отражались мятежные думы, привычная неустроенность, временность – не этого же ради живём и несём свои стопки с тостами, пока только в собственные рты. правда, думы эти выходили гранжевым боком – отчаянием. этот постоянный алкогольный драйв, но в стереоформате (ведь вдвоём мы составляли всё-таки советское общество) я вытаскивал в окраинные зимы и доносил до монитора, даже успевая в водочном угаре какие-то новости грамотно наделять заглавиями…

на 7 ноября (раньше или позже днём) Лёха традиционно старался купить билеты в КДС – на любой балет или что попадётся. здесь он своими напутственными тостами почти поженил нас с Леночкой, здесь он благословлял и фотографировал нас с будущей женой. поход на Кремль в День Революции становился воистину традиционным. однажды, тут оказавшись раньше спектакля (а КДС просто не открывали до этого), мы прошлись по Соборной площади и наткнулись на обратном пути на Голикову – эдакой брезгливогУбой царственной фифой шагавшей в направлении грановитых палат, на встречу с Медведевым, а был тогда на царстве именно он. и здесь же мы оказались в исторический момент – на юбилее-бенефисе Волочковой, куда прямо из израильской психушки (по официальной легенде) прилетел Киркоров.

как обычно, мы заседали в самом верхнем ряду, и только это извиняло нас в глазах невидимой публики, поскольку от исторических полусапожек временами, когда перетаптывался, разило выдержанной, мучительной бомжатиной. хорошо, что здесь был минимум соседей, и на хорошем расстоянии. да-да – так и пахнут «дети райка», покупатели самых дешёвых билетов, где аплодисменты звучат как чириканье воробьиное. правда, «букет Историка» украшал советский ещё одеколон типа «Шипр» – вот таким коктейлем подкрашивалось сверху движение бедрАстой Волочковой по сцене. она попрыгала в первой песенке при мужской поддержке своих нелёгких телес (точнее, её просто поносили по сцене), быстро запыхалась, и затем только пела о себе любимой: «Балерина, ба-а-ле-ри-на…». а затем и Киркоров вышел, спел угрюмо своё «Если хочешь простить – прощай», сообщив перед этим, что ему, бедняге, вообще тяжело петь после того, как очередная журналистка получила от него по заслугам…

мы вышли привычно, изумив билетёршу, то есть не дожидаясь антракта – и поспешили в буфет, наверх по эскалаторам. конечно, для Историка всё это здание было советской святыней – здесь гремели съезды КПСС, здесь мятежно глядели все эти годы гербы республик СССР, и мы набирались от них своей красной энергии…такой метод посещения театров буфетные завсегдатаи изобрели до Историка и именно в советское время, так что даже тут он был верен традициям. посетить кремлёвский буфет это – как бы взять маленькую толику власти. здесь, на самом верхнем этаже хрущёвского здания – вид, который лучшая закуска. сто грамм водки стоят как бутылка, однако это никогда не останавливало Лёху в его намерениях. уж это можно себе позволить раз в год. этого права у нас даже самый враждебный режим не отнимет. и вот, поздравляя друг друга с чем ни попадя, иногда даже обмениваясь орденами шутейно – мы плыли в этой капитанской рубке по времени вовсе не туда, куда направлялся КДС изначально. плыли с гордо поднятыми стеклянными рюмашками нового образца, наполненными воняющей полиэтиленом водкой (видимо, долго стояла и пробку имела соответствующую).

я всякий раз убеждал Лёху пойти отсюда в ГУМ, это же рядом, в столовую номер пять. она тоже под самым потолком, но водка там дешевле и лучше, а ещё имеются малосольные огурцы и помидорчики – не то, что здешние невкусные курники и жульены. «курвник» – так я произносил, и впрямь при своей дороговизне был какой-то псивый, а полиэтиленовая водка только проявляла сей привкус. привыкший тысячу рублей тратить здесь только на минимальную выпивку и условную закуску, Лёха лишь раз поддался на уговоры, втроём с Леной мы всё-таки перешли в ГУМ, где смачно продолжили по намеченной программе, ещё и обеденно закусив на оставшиеся деньжата. я любовался дёшево купленным возле гардероба, уже распечатанным, правда, диском «Клэш» Give them enough rope («другая Европа» – тонко прочитывается в этом провокационном названии), а Лёха кинематографично любовался Леночкой, однако сбагрить её ему не представлялось никакой возможности. пресловутое бабьё в его жизни исключалось, что наводило на сомнения его эмпирии, предшествовавшей высказыванию «Асекс твой, Димкаа…», в кабинете.

не думаю, что задубивший курением свои рецепторы Историк так же ощущал противность «кремлёвской водки», как я. он находился в хрустальном пространстве советской истории, в нём торжественно звенел топос, Лёха указывал заусенчатым пальцем с коротким крестьянским ногтем на тонко подобранный паркет банкетной территории перед сценой, где когда-то Брежнев долго говорил с патриархом Пименом. Историку важна была топография и наша близость ей. я пошутил: «Тут здорово бы смотрелся Эшелон». он превратил это в тост – желая быть чиновным зрителем. после общей победы… обмывали на паркетно-банкетном фоне его диссер так же, тут же – уже поздравлял я, а он на этот