Читать книгу - "Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный"

он, как в первый раз, раскрыл газету и вперился сквозь очки с лёгкой иронией, как бы глазам не веря… само собой, я рассказал Куняеву тут же гораздо больше, чем он знал обо всей этой давно ныне забытой истории, в которой «Еврейская газета» была лишь отдалённым эхом, но он не утратил учительского тона, слегка предаваясь за стёклами очков философствованию:

– Понимаете, в любом явлении есть классовая составляющая и национальная, об этом нельзя забывать, классовая и национальная, дах… Сейчас русских, русский язык теснят везде, и вы даёте козыри нашим врагам, космополитам и либералам, подписывая подобные письма…

я попытался доказать дискуссионно, что подобное наложение парадигм и как следствие непонятное, неверное деление явлений – не просто узколобый дуализм, а шизофрения, но главред засуетился, и, таким образом, сделав выговор, выбежал.

вскоре Историк, как обычно приказным порядком, но именно как большую честь – обрушил на меня приглашение на два лица в МХАТ на юбилей «Нашего Собутыльника». правда, позвать с собой в этот раз никого из представительниц прекрасной половины не удалось. наверное, даже самая добрая не пошла бы. а уж блОндушка – точно нет… и ведь правильно.

не так давно, пару лет назад с Катюшей Долгих и товарищами из СКМ мы тут были на девяностолетии «Правды». состав зрителей подобрался такой же – без малого ровесники газеты. занесённые барханами морщин и складок лирические, неистовые, с непотухшей молодостью и надеждами в глазах пенсионеры, подписчики. для начала показали духоподъёмную киноподборку: взлетает «Союз» – аплодисменты, работает металлургический завод – аплодисменты, клип превратился в митинг без оратора… и это оживление, самоорганизация ручная были важнее для нас, чем для них, всё это проживавших в реальном времени и судьбе, а не на экране. рукоплескание-завещание…

однако на хорошенько ступивший за столетие юбилей самой патриотической «толстушки» собрались лица более матёрые и маститые, впрочем, и не без комизма. пока мы пошучивали в правом партере с Историком и Репниковым, рассматривая публику и президиум без стола – какая-то экзальтированная дама с приподнятым над головой букетом мимозы из среднего поперечного прохода прокричала, переменчивая, точно актриса:

– Будьте вы прокляты!.. С праздником, дорогие товарищи!

сперва она яростно смотрела правее, потом благостно левее. мы втроём сошлись во мнении, что сие сложное послание адресовалось её острым взглядом двум разным заседателям в президиуме. первая часть – явно Зюганову, который до этого чувствовал себя вполне уютно, а теперь побагровел и лоб опустил, в остальном оставаясь «на своём месте». только вот без закрывающего пузо стола было как-то неловко, непривычно. на ногах вождя помимо серебристых костюмных штанцов были востроносые, как у Маленького Мука, бежевые туфли, и он ими попеременно постукивал, широко расставив ноги для брюшного удобства. наблюдая за сложными ритмами туфель папы Зю, которые, словно азбукой Морзе что-то куда-то транслировали по линии Коминтерна прямо со сцены, я расщекотал готовых поржать соседей:

– Да он же прирождённый двухбочечный барабанщик!

– сепАлчаа! – ответил только доселе, до старшеклассного сленга компетентный Историк, а Репников мышино захихикал:

– В «Коррозию Металла» бы его!

– Лучше сразу в «Слэйер» вместо Ломбардо.

– Я б самого Зю заложил в ломбардо, на золото партии обменял бы, – подытожил хэппенинг своим приговором внук чекиста.

вскоре начались поздравления. освещение непрестольного президиума притушили, и в центре сцены явился Куняев, при красном праздничном джемпере под пиджаком – вполне в этот момент актёр, пристально разглядывающий сквозь фирменную оптику робко, но всё дружнее ему аплодирующую публику. представили президиум, близкосидящий к Зю седоусый путинский полпред Полтавченко нисколько не смущал госслужащего низшей категории – своим упрямым лбом Зюганов как бы отвечал и на этот вопрос. мол, куда ж тут денешься – хорошо сидим, протокол, пригласили… а вообще-то одно дело делаем, Россию любим да СССР поминаем…

первым было зачитано принесённое Полтавченкой поздравление от самого Владимира Владимировича – так и оставшийся в центре сцены Куняев выслушал оное с чувством глубокого, демонстративного удовлетворения, не без ритмичнной критичности в киваниях, всегда разрешающейся улыбкой. слова Путятишны действительно были подобраны искусно, духоподъёмно, нежно – что и позволяет политику занимать взятую разок высоту. подбирая свиту, которая умеет подбирать слова… Поллыева какая-нибудь, которая песенки про гладковыбритых змей пишет. получая с президентского плеча в год не менее миллиона, можно и словеса научиться складывать так ювелирно, чтоб казалось: «как он нас понимает!». чтоб думалось: «пусть дальше царствует, заслужил»…

появился и спел под фанеру иссушенный астмой Ножкин. повеяло берёзами, срубами – имелся комплиментарный видеоряд. вышла, конечно, матрона Доронина – матушка-настоятельница всех подобных юбилеев, кто ж их ещё пустит?.. она потребовала бОльших аплодисментов и заставила всех ощутить себя напросившимися гостями. сама вручила Куняеву весенний букетище едва ли не с себя величиной, но его матрона затмила белым и румяным сценическим макияжем и мимикой. в нашем ряду повеяло мрачной закулисой театра, где полнокровная Доронина вампиризировала Миномётову, как прозвал ещё недавно подающую надежды ведущую молодёжной полосы в «Советской России» Машу Мономенову саркастический Лёха. беседы сменившей тут Жанну Голенко на посту литредактора Миномётовой с обожаемой работодательницей аж до полуночи, при самой низкой зарплате, делали два года назад ещё вполне аппетитную крашеную блондинку Машу – бледной спирохетой с угасающими вторичными полопризнаками и ненарисованными тенями под глазами…

кульминацией стало явление на сцене невысокого и как-то расширившегося в боках, но не животе, наверное, Николая Бурляева. кавалеристской походкой он дошёл до микрофона, улыбаясь заранее и как бы договаривая думавшееся с неизменными перебивками, знакомыми по фильмам:

– Г-господи, к-к-как м-м-м-много юн-ных лиц!

глуповатая, но искренняя улыбка сперва вводила в заблуждение: всё казалось фарсом и стёбом, но он не шутил. о молодости души говорил. и вскоре вручил Куняеву вынесенную ассистентом-студийцем (коим и Лёха был в девяностых) настенную расписную казачью саблю – чтоб и дальше рубал словом врагов Россиюшки, её ж некому больше защищать… подарок посеребрился в лучах рамп и ушёл вместе с Куняевым за кулисы…

визиты мои во флигель-собутыльник не были так уж часты с весенним потеплением, однако я успел в кабинет Историка привести и поэта Кольчугина, рассчитывая что уж он-то точно подойдёт журналу с его любовью к земле и Руси. впрочем, даже выпив с ним и с нами в кругу его же коньячку, Куняев-младший не пролоббировал стихов – которые теперь скапливались уже на его столе. и вот тут-то как раз недавно нами обустроенный кабинетный уют пришлось покинуть. неужели это плакаты, явно заспорившие с попрятавшейся за стёкла книжных полок иконно-церковной тематикой, так плохо подействовали на начальство?

впрочем, мистика тут не при чём. «верхние люди» сочли просто такой