Читать книгу - "Летняя книга - Туве Марика Янссон"

– Хорошо! – одобрил мальчик. – Теперь-то уж он точно никогда больше не поднимется наверх! Я хотел только узнать…

Какая-то женщина вышла на крыльцо и позвала мальчика.

– Иди в дом, – сказала она, – и кончай с этими вечными глупостями. – Повернувшись к Юнне и Мари, она продолжила: – Простите Томмазо, он всегда рисует одну и ту же картинку, а ведь случилось это уже год тому назад.

– Это был его отец? – спросила Мари.

– Нет-нет, это был его несчастный брат, его старший брат.

– И они были очень близки друг с другом?

– Вовсе нет, – ответила женщина, – Томмазо не любил его, ну ни капельки… Я не в силах понять этого ребенка.

Она загнала мальчика в дом; прежде чем он исчез, она повернулась и сказала:

– Теперь-то уж он точно никогда больше не поднимется наверх!

Они пошли назад через проулок; вечерний свет был по-прежнему ярко-багровым. Мари медленно повторила:

– Теперь-то уж он точно никогда больше не поднимется наверх…

– У меня получился багровый свет, – сказала Юнна. – И его глаза поверх листа картона. Будет хорошо!

Они поехали дальше, в следующий город, и Юнна разложила карту города, чтобы найти кладбище.

– Тебе не надо искать его, – промолвила Мари. – Мне больше не интересно ходить туда.

– Как так? – спросила Юнна.

Однако Мари ответила, что, собственно, этого она не знает, просто чувствует, что это не нужно.

Ученица Юнны

Это было той осенью, когда Юнна взяла ученицу. Девушку звали Мирья; большая, необычайно угрюмая личность, носившая накидку и берет, какой предпочитают художники. Юнна объяснила, что Мирья обладает дарованием, но, прежде чем его как-то применить, она должна научиться с уважением относиться к рабочему материалу, а это потребует времени. Черная печатная краска оставлялась обычно на пластинке. Мирья же выкапывала глубокую дыру в самой середине жестянки с печатной краской и небрежно складывала вместе ветошь и тарлатан[77], что было абсолютно непростительно.

– Я должно принять это как есть, – говорила Юнна. – Мирья знать не знает, как это серьезно – занятие графикой, она всего лишь делает картинки, свидетельствующие о ее одаренности.

Мари спросила:

– Сколько времени она будет работать у тебя? Нужно ли ее кормить?

– Нет-нет, только кофе. Может быть, какой-нибудь бутерброд, она вечно голодна. Это напоминает мне о том, как я была студенткой и никогда не наедалась досыта.

В те дни, когда приходила Мирья, Юнна не могла работать над чем-либо еще, кроме как заниматься с Мирьей. Мари держалась в стороне и чувствовала огорчение. Разумеется, Юнна от природы обладала склонностью к преподаванию, она много лет была сильным преподавателем художественной школы, до тех пор пока не устала и не захотела спокойно заниматься своей собственной работой. «Во всяком случае, – думала Мари, – эта потребность учить… она заложена в Юнне, она ей по душе. Мне кажется, я понимаю: передавать свои знания дальше и надеяться, что, по крайней мере, хоть кто-нибудь сможет продолжить твое дело достойно…»

Как бы там ни было, Мари чрезвычайно подозрительно относилась к Мирье и к ее артистической накидке. Иногда она спрашивала, как идут дела. Юнна довольно коротко отвечала, что ученица, по крайней мере, стала уважительно относиться к офсетным пластинам[78] и начала убирать за собой после работы.

– Но ведь ты, конечно же, готовишь ей еду?

– Нет-нет, я ведь говорила. Только кофе.

Однажды Мари зашла к Юнне, чтобы одолжить клещи, и угодила прямо на большое кофепитие. На столе было два разных салата, сыр камамбер и маленькие паштеты, а бифштекс, предназначенный Мари и Юнне на завтра, был разрезан на изящные ломтики и украшен петрушкой. Ко всему прочему Юнна зажгла свечу. Они пили кофе. Мари же демонстративно ничего не ела. Мирья была крайне немногословна. Мало-помалу она начала рисовать на бумажной салфетке угольным карандашом.

– Что это? – спросила Мари.

– Эскиз.

– А! Эскиз. Это напоминает мне о художественной школе, когда ученики все вместе шли пить кофе за углом, там они сидели и царапали что-то на коробках от папирос и говорили, что на них снизошло вдохновение. Да-да! Так приятно, что ничего не меняется.

Юнна обратилась к Мирье:

– Тебе понравился мой салат? Быть может, возьмешь его домой?

И салат был упакован в пластиковую коробку, а кроме того, Мирья получила с собой половину сыра и банку малинового мармелада. Когда она ушла, Мари спросила:

– Она никогда не улыбается?

– Нет. Но она уже делает успехи. Нужно набраться терпения.

Мари сказала:

– Она совсем растолстеет, если будет продолжать в том же духе. Ты видела, сколько всего она съела?

– Молодые люди вечно голодны, – строго ответила Юнна. – И я была так же застенчива в молодости, как и она.

– Ха-ха! – засмеялась Мари. – Она не застенчива, она всего лишь не заботится о том, чтоб хотя бы попытаться быть приветливой, она думает, будто художнику подобает быть мрачным. Ты можешь показать мне что-нибудь из того, что она сделала?

– Нет, пока не могу. Она – в поиске.

После этого Мари чувствовала все большее раздражение. Кофепития втроем стали повторяться – так сказать, новоиспеченный ритуал, – но Мари было очень неприятно видеть, как Юнна беззастенчиво балует свою протеже.

– Мирья, сегодня холодно, почему ты без шапки? Я говорила тебе, что нужно носить шапку. Надень мою! Мирья, вот программа выставок, которые тебе надо посмотреть. Вот тебе рецепт этого салата, тебе надо научиться готовить самой… Вот тебе кое-какие книги по теории графики, они тебе, несомненно, пригодятся…

Непонятно, как Юнна, которая умела так трезво держать на почтительном расстоянии окружающий мир, теперь буквально нянчилась с персоной, которая, по мнению Мари, не обладала ни единой крупицей элементарной вежливости, не говоря уж об обаянии.

Однажды, что было непростительно, Мари оказалась одна в мастерской Юнны, где наткнулась на рисунок в технике акватинты[79], сделанный Мирьей. Он был просто никакой, это ни в какие ворота не лезло.

Осень продолжалась. Юнна отложила свою работу и начала мастерить книжные полки – вовсе ей не нужные. Мирья приходила регулярно и всегда была такой же голодной и угрюмой. Однажды Мари обнаружила, что Юнна начала давать Мирье витамины, как раз аккуратно положенные в маленькую баночку на рабочем столе.

– Вижу, – разразилась Мари, – вижу, что ты слишком заботишься о здоровье своей «дочери». Ты положила витамины в мою баночку.

– Вовсе нет, это просто точно такая же баночка. Ты приняла свои витамины утром. Не будь ребячливой!

И Мари тут же вышла и очень тихо закрыла за собой дверь, после этого на кофепитие она больше не являлась.