Читать книгу - "Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный"

Не предавать дыханье цветущих уже камней.

Пусть сумерки приобнимут два силуэта тонких,

Две нити в канве блужданий по городу рядовых.

Прощаюсь с туманным «было» аккордом небесно-звонким

И чувствую шорох крыльев. Тобою данных. Моих.

«По зеркальной воде…»

По зеркальной воде

Всеобъемлющей,

Замочив кончики запыленных крыльев,

Бреду

Неверными бродами

Колыхать сны

Темному,

Трепетно-жданному.

«Я почти готова во всем наотмашь признаться…»

Я почти готова во всем наотмашь признаться,

Протянуть на ладони нежную глупость,

Чтоб мои бессменные восемнадцать

Вдруг из штиля в бризовость обернулись.

Поселились чужие мысли под затянутым галстуком,

(Не язвите, хорошо меня помнящие, – лишь бы оспорить…!)

Вот я за руку с «геттингенским» почти что мальчиком,

И он старше меня… и нежнее, уж точно, в стО раз…

В пряже улиц я вижу переплетение пальцев,

В мутноглазых окнах – карие капли.

Мне б приснеженных сумерек строгие стансы…

Чтобы терпким настоем на кожу капали.

Провода провисли кривыми улыбками…

Иронично-фрачно стекло поблескивает.

На асфальтовой шкуре города слезы липкие,

Растекающиеся по цветным перекресткам.

Оперенным запястьем невольно вздрагиваю,

Раскален висок, разрываемый радостью.

Горечь дыма и желтого неба складываю —

Все, что есть – за полвдоха желанной слабости…

Моему поколению из 2013 года

У нас было право на выход и вход,

А мы мнили вершиной порог.

И для тех, кто помнил – Октябрь был плох,

А для тех, кто забыл, – Бог.

Не познавшие вкуса алеющих дней,

Мы не знали различий цветов.

И одни жили дрожью рекламных огней,

А другие – меж маршевых строк.

Разномастной толпой перекрестки прудя,

Мы друг другу – опора и корм.

На безъякорной шхуне был тот у руля,

Кто заказ оплатил на шторм.

Знали цену себе, только скидок сезон

Все никак оборваться не мог…

И кто первым вздрогнул – был обвинен,

Что вторым – несомненный урок.

У нас было солнце – в баррелях в час

И забытого Неба дым.

Жили «ангельской пылью» те из нас,

Для кого оно стало пустым.

Мы не верили в синь и в вишневый закат,

Мы не слышали плач мотыльков.

И с порога того – кто камнем назад,

Кто пополнил чей-то улов,

Кто остался, прикрыв ожиданьем глаза,

Кто взлетел, не предвидя стены…

Мы ж не знали тогда: наши «против» и «за» —

Декорации, а не мы.

7

– Мы вышли на десять тысяч, – сказал, улыбаясь кривовато, Куняев-старший, чтобы выдохнуть сигаретный дым в сторону окна Гусева. игра ехидных морщин на его лице выражала и глубокое удовлетворение, и гордость…

с Историком мы оказались случайно в этот момент в кабинете очень с нами давно не видившегося Гусева – всё хотели возобновить разговор о «бартере». тем более что принесённые мной распечатки с КПРФ. ру сообщали документально, буквально, сколько тысяч не за месяц, а за день прочитали им скомпилированную заманиловку в грядущий номер (расширенный анонс, сделанный из содержания) плюс новость о том, что гусевский протеже Воронцов – и такой, и эдакий шолоховед, и премированный одноимённо, и ещё премированный когда-то ЦэКакой пээрэф… а ведь были не столь далеки времена, когда этот очкастый алкаш поддевал полиэтиленовые пакеты в свои советские ещё, дырявые полусапоги для тепла, и печатался в одной лишь черносотенной, распространявшейся ксерокопиями газетёнке… заметил его кропотливый чтец всех подобных листков Семанов, а в журнал притащил Гусев. всё-таки дружба с экс-цэковским комсомольцем кое-кого поднимала на литературно-узнаваемые высоты – мы видели уже, как он топтался в своих невидимых пакетах в зале писательского особняка на Комсомольском, а теперь и сами пиарили это… что Лёха неизменно упоминал ёжась, как от слова «секс»…

– Это, конечно, благодаря подписке, – пояснил уже не столько для нас, сколько для Гусева Куняев, как-то то ли по-студенчески, то ли по-блатному подсаживаясь на корточках к столу своего заместителя с едко дымящей сигаретой, от которой и он часто моргал, и нам хотелось морщиться, словно от фамилии Воронцова…

вышло, что и мы зашли не столько потребовать, сколько порадовать своими сетевыми цифрами – мол, прогресс налицо, журнал гремит в патриотических электронных СМИ… однако, подымив под портретом Шукшина (фатальную язву которого усугубляла, кстати, именно эта пагубная привычка), Куняев так же легко и неформально выскользнул из кабинета зама, как и возник в нём, оставалось только проветрить. сам Гусев давно, ожидая операции на сердце, не курил и запрещал курить в кабинете Лёхе, но начальнику сей грех дозволялся, одному ему…

я подумал, что цифра, упомянутая Куняевым, неплохо смотрелась бы в ведомости по уплате зарплат напротив фамилии Историка, однако к седьмому году он вышел лишь на семь тысяч, и дальше – ни рубля… бегство Куняева было как бы намёком и Гусеву – под «вы тут разберитесь, а меня охота ждёт» подразумевалось «не канителься с этими, оставим их с носом»… стихи непонятой старцами моей блондушки явно не конкурировали в этом кабинете с «Тайным коридором» воспоминателя восьмидесятых Воронцова.

однако мы были упорны в своём дизайнерском овладении кабинетом Историка после прошлогоднего «молодёжного» номера. на этот раз, – не то чтоб в знак благодарности, а просто так сложились обстоятельства, – я решил отблагодарить и укрепить Историка мебелью. академическая немецко-еврейская семья Минлосов, перешагивая рубеж нового века и нового поколения (женившись и готовясь к рождению неследника, Филипп спешно раздавал старую мебель), внезапно осчастливила идеологически противоположное им, так сказать, здание, в котором евреев чаще вспоминали как «кость Сотоны». впрочем, ситуация была вполне прозаична: старую мебель нужно было вывезти из квартиры, а уж на помойку или дальше – это дело возниц. мы нашей телегой буквально «успели к полочному разбору»: встретив его у выхода из «Чистых Прудов» в сторону памятника Грибоедову, я поторопил одЫшчатого Историка. и не зря: пара книжных полок уже была