Читать книгу - "Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный"

Историка были чекист, и дом, не смотря на панельную невзрачность был чекистским. обои, пропитанные ежедневным, практически непрерывным сожжением сигаретной бумаги – запах сей, в свою очередь, впитывала бумага книг. как людская память – живых о мёртвых. готовый книжный склеп, вполне советский и благополучный в плане гарнитура, но без выхода сперматазоидного в следующие поколения. я один и был выходом, зачитывал иногда свои эротические вирши или из шаргуновского «Малыша» что-нибудь, эпатируя собутыльника-аскета… посему же, я очень надеялся, что пропихиваемые с его помощью в отдел поэзии стихи блОндушки как-то, может, и в нём всколыхнут ретивОе – минимум зависть ко мне как вдохновителю некоторых, немалых, кстати, во всех измерениях, строк…

вот они, кстати, как живой укор Куняеву-младшему, да и старшему, а равно как и всей брюхократии «Нашего Собутыльника» – самые мои любимые её стихи, фактически вся неопубликованная подборка, со второго, с губановской порывистостью, текста и начиналась наша СМС-конвергенция…

«Я ни разу не видела осени столь бездонной…»

Я руки чувствую твои на дрожи струнной…

…и самой тонкой стать бы, самой Той…

Я ни разу не видела осени столь бездонной,

Таких черных проплешин в задумчиво-пряных травах,

Столько солнечных листьев на буро-зеленых склонах

И настолько прозрачных вод в торфяных оврагах.

Я не помню еще, чтоб так за сердце и так крепко,

Чтобы дым поселков так пах недопитым морем,

Чтоб так билось пламя в осиновых мокрых ветках,

Чтоб так руки тянулись к пожарно-еловой боли.

Я не знаю, зачем зажигаются столько свечек,

Что березами кажутся бархатно-сонным летом…

В Иван-чайных распадках земля лиловостью лечит,

И сквозит голь полей безмолвным всемудрым светом.

Я ни разу так не искала яблочных алых капель,

Не ждала всей кожей паденья дождя в ладони…

…Я не помню, чтобы Ты в мыслях мне место занял.

Не топи меня в осени – радостной и бездонной…

«На алтарь октября – ночь…»

На алтарь октября – ночь.

И в безумии дня – тишь.

Из беспенных искусств – прочь:

Взмах на взмах – трижды вверх, лишь

Полоснуть звездных волн рябь

И рассвету в лицо – взрыв,

И, полеты забыв, вплавь,

Вдоль промокших ресниц ив.

«Рухнуть в кресло. Взгляд – в потолок…»

Спи… как дремлет уголек в чуть теплых

пепельных ладонях лиственных кострищ…

Рухнуть в кресло. Взгляд – в потолок.

И пустым макраме тоннелей

До разрыва бродить по мелям

Тех «хочу», чей безмолвен ток.

По бесцветным полям времен

Собирать адаманты Веры

И свой новый, безумно-первый,

На их гранях писать Закон.

Пролистать все «еще чуть-чуть!»,

Заколоченные запретом,

И статичных грез менуэтом

Увенчать. И злой дым вдохнуть.

Сбросить с вяло ноющих плеч

Сон – навязчиво мягкой шалью…

…Я была б тебе верной сталью,

Да опять не об этом речь…

«Оголтелый дятел все стучится в висках…»

Оголтелый дятел все стучится в висках,

И в колодце окна плещет черная муть.

Не выходит, как раньше, себя в руках

Удержать… Что-то вновь норовит ускользнуть,

Заблудиться в бетонных крыш городьбе,

Бросить келью мыслей моих позади…

…и крадется осколок меня к тебе…

В голове – звездозвон. Пусто слева в груди.

«Не-объятья апельсиновых ветров…»

Не-объятья апельсиновых ветров,

Не-тоска от невозможности упасть,

Не-казненье, если пламя не украсть,

Не-разлука меж двух крыльев – рукавов,

Не-друг в друге – сойки плач в не-тишине…

Белладонны сок во мне – цепочка «не-…»

«Карающая длань растерянного света…»

Карающая длань растерянного света…

И буйноглазый конь запутавшихся чувств…

И вопль бескрылых звезд, и неслучайность бреда…

И к теплым волнам губ всей бренностью тянусь.

«Не торопясь покинуть немоту…»

Не торопясь покинуть немоту

Бумажных крепостей и равелинов,

Мой шепот, независимо-невинно

Крылом когтистым плавя пустоту

Безвестных неспособностей и грез,

В твой полумрак швыряет горсти звезд.

«Была б жива – расплавлено-вишневым…»

Была б жива – расплавлено-вишневым

Вином заката келью залила.

Была б сильна – до дрожи невесомым

Крылом эльфийским плечи обняла.

Но из глубин водоворотной Леты

Могу лишь бросить преданность монетой.

«Я верила: не наступит того треклятого срока…»

Путь домой и всё сумрачней ветви…

Я люблю тебя (знаешь: люблю).

Годы ждал, видел сны, гнал болезни,

Чтоб единственность встретить твою.

Ч.

Я верила: не наступит того треклятого срока,

Когда меня вновь накроет сплетение душ и тел…

Но (яду мне!) оказалось, ручей, что с «Л…» у истока,

В песок укрывшись на годы, иссякнуть не захотел.

Я знала: ни смысла, ни радости в боли резкой и жаркой, —

Несовместимы с жизнью пылающие костры.

Не стоит конечной точки бег по кругам желаний —

Он венчан опустошеньем бессолнечной немоты.

Я все перерассчитала: ошибки цена безмерна!

Она маловероятна…и все же – совершена!

…Глаза за ладонью прячу и медленно – на колени.

Глуша стонабатной медью, рушится тишина.

Теперь-то – невозвращеньем в безветренное, пустое,

Теперь-то – вот этим новым, ломающим хрупкий наст

Теперь-то – жасминным ветром, сдувающим то незлое,

Незлое и…неживое, что разъединяло нас, —

Клянусь – не оставить всуе, не растворить в раздумьях,

Не бросить в колодец прошлых, чуть памятных странных дней,

Не скрыться в рацио-волнах, чуть теплых ночей бездумных,