Читать книгу - "Рассказы о прежней жизни - Николай Самохин"

А свояченица, взмахнув ресницами, посмотрела на меня светло и недоумённо.

…Месяца через два после этого случая жена сообщила мне о большой семейной радости:

– Маме выплатили страховку. Две тысячи.

Она так сияла, словно это мы в своё время догадались застраховать самое дорогое, что даётся человеку, и теперь огребаем чистоганом за не понапрасну, выходит, прожитые годы.

– Вот и отлично, – сказал я. – Пусть съездит на Кубу. Она ведь давно мечтает.

– Туда путёвка одна пятьсот рублей стоит, – вздохнула жена. – А ещё дорога до Москвы и обратно, обмен, покупки разные – в чём попало за границу не поедешь… Это знаешь во сколько выльется.

– Да хватит ей, чего ты беспокоишься.

– Как ты легко распорядился! – возмутилась жена. – Промотать две тысячи за две недели.

И опять столько негодования было в её тоне, будто я предлагал растранжирить наши собственные деньги.

Я пожал плечами:

– Ну, пусть не едет. Мне-то что. Пусть… ковёр купит.

– Тебе, разумеется, как всегда, ни до чего нет дела, – совсем уже нелогично обиделась жена.

Спустя ещё некоторое время я случайно узнал, что свояченица по вечерам ходит на курсы шофёров. Жена, проговорившаяся об этом, как-то подозрительно осеклась, замолчала. Я подумал: курсы эти, наверное, фикция, за ними кроется какая-нибудь женская хитрость, и хотя меня чужие тайны не должны были интересовать, всё же спросил осторожно:

– Одна, что ли, ходит, без Марика?

– А Марику зачем? У него же есть права. Ещё с армии.

– Действительно, зачем ему, – пробормотал я. – А ей зачем?

– Ну-у… мало ли… Научится водить машину. Чем плохо? Я бы, например, тоже с удовольствием записалась, если бы вот не она, – жена кивнула на дочку.

– Ага! – растерялся я. – И на чём же ты потом каталась бы? На пылесосе?

Как я тогда не разглядел их нехитрые приготовления? Ума не приложу. Я просто не мог предположить такого коварства в близких людях – вот в чём дело.

Наконец, это случилось уже весной, пришёл тесть. Карман его пальто интригующе оттопыривался. Тесть достал бутылку «Горного дубняка», полюбовался ею на просвет и спросил:

– Пил когда-нибудь – нет?.. Зашёл в магазин, гляжу – стоит. А я только до войны его пробовал, после как-то не встречал. Хорошая была вещь… раньше-то.

Я довоенного «дубняка», естественно, не пил, пробовал только сегодняшний, но тоже давненько. Мы освежили наши впечатления – и весёлый мартовский день за окном сделался ещё ярче.

– Дак подходит очередь-то, – сказал тесть.

– Какая очередь? – не понял я. В комнату водопадом лилось солнце, парил влажный от натёкшей воды подоконник, на перилах балкона чревовещал про любовь сизый голубь. Покой и нега царили во вселенной, никогда не знавшей очередей.

– Дак на «москвича». До первого апреля, сказали, поступит. Я уж насчёт гаража сговорился: рядом с нами продаёт один товарищ, восемьсот рублей просит. Денег вот только не хватает. Ещё бы тысячи две с половиной. Восемьсот-то сразу надо, чтобы гараж не упустить, а остальные можно через недельку…

Я допил горький «дубняк». Машинально закусил противным скользким грибочком. Так… «три своих, четыре занял»… Это был, выражаясь военным языком, «мешок». И замкнуть кольцо окружения, завязать тесёмочки на «мешке» тесть предоставлял мне самому.

Что оставалось делать? Покорно вздохнув, я пошёл в самоокруженцы. Полез то есть в новую кабалу…

* * *

И вот мы едем.

Я – пассажир. Я – неизменный пассажир и пребуду таковым до конца дней своих. Неожиданно судьба улыбнулась мне – в моём организме обнаружился дефект: дальтонизм. Я не различаю цвета. На самом деле я их, конечно, различаю: я вижу, что трава зелёная, а небо голубое, наша ледовая дружина одета в красную форму, а шведская в жёлтую. Мне этого вполне достаточно: я не спутаю Харламова с Карлссоном.

Но этого недостаточно ГАИ. Чтобы водить автомобиль, надо быть Ван Гогом. На медицинской комиссии передо мной развернули альбом с абстрактными картинками. Среди цветных кружочков, треугольников, квадратиков там были замаскированы разные геометрические фигуры, которые следовало разглядеть и назвать. На пятой странице я «засыпался» и был решительно списан в белобилетники.

Затем «погорел» тесть. Оказалось, что людям, достигшим пенсионного возраста, права не выдают. То есть выдавать-то выдают, но каждый год надо проходить медицинское переосвидетельствование. Овчинка не стоила выделки, и тесть, в молодости лихой мотоциклист, вынужден был удовлетвориться ролью бортмеханика.

Таким образом, в главные извозчики – существует всё-таки справедливость – угодил позорно предавший меня свояк (он знал о подпольных приготовлениях и молчал).

Такая ответственность резко преобразила жизнь свояка: на лице у него поселилось постное выражение «я за рулём», он теперь не может после работы закатиться с друзьями в пивной бар, за праздничным столом от него отодвигают рюмки, и свояк, превозмогая судороги, глотает яблочный сок.

Режим этот страшно изнуряет свояка, и время от времени он срывается. Может быть, с годами он закалится, привыкнет к яблочному соку и даже полюбит его, но пока ещё не выдерживает подолгу. Срывы, как правило, случаются в пятницу, когда впереди два выходных дня. Свояк заявляется с работы в состоянии полного блаженства, совершенно непригодный к употреблению.

В такие дни мы вверяем свои жизни малоопытному дублёру – свояченице. А рядом с нею, для консультаций и моральной поддержки, сажаем тестя. Свояка же запихиваем на заднее сиденье, в дальний угол, да ещё придавливаем тяжёлой сумкой, чтобы он как-нибудь не помешал движению.

Но свояк небезопасен и как пассажир.

– Тарань горбатенького! – командует он, завидя впереди «запорожец», и счастливо смеётся.

Он то и дело закуривает, несмотря на запрет, а вспомнив, опускает стекло и выбрасывает горящую сигарету наружу. Сигарета, подхваченная встречным ветром, летит обратно – за пазуху свояку.

– Горю! – взвизгивает он. – Стой! Горю!

Мы останавливаемся, выводим свояка на обочину, поспешно сдираем с него рубашку.

В дни, когда наш главный водитель бастует, вылезает наружу и другая существенная неувязка: оказывается, нам мало одной машины. Если свояк в форме, он сначала увозит всех, кроме супруги, а потом возвращается за ней – и это естественно. Бывает, что они вовсе пренебрегают дачным отдыхом, и тогда свояк приезжает за нами в воскресенье вечером – один. Когда же за рулём дублёр, сразу кто-то оказывается шестым лишним. И значит, кого-то надо оставлять на второй рейс. Встаёт вопрос: кого? Лучше всего свояка, чтобы не соединять его на время пути с моей дочкой – из воспитательных соображений. Но свояка нельзя оставлять одного: ко второму рейсу он может окончательно подорвать здоровье. Его надо оставлять с кем-то. С тестем? Тесть, как я уже говорил, консультант и бортмеханик при свояченице. Тёща, правда, считает, что вполне способна заменить его в этом качестве, но только не по такому случаю, оскорбительному для её принципов. Принципы же не позволяют ей остаться со свояком («Ещё чего! Стану я караулить пьяного охламона», – говорит тёща). Мне сторожить свояка не разрешают – из-за непомерно, как считается, развитого во мне чувства мужской солидарности. Это, в общем-то, несправедливо. Ну да, был эпизод, когда мы с ним в ожидании второго рейса вышли поискать пива и нечаянно уехали в город Барнаул (где, кстати, пива тоже не оказалось), но ведь больше такого не повторялось.