Читать книгу - "Рассказы о прежней жизни - Николай Самохин"

* * *

Это началось ещё осенью.

Однажды жена сказала:

– Нет, ты как хочешь, а машину надо купить.

Я чистил картошку над раковиной (был тот редкий случай, когда я вызвался помочь жене по хозяйству), она произнесла эти оглушающие слова за моей спиной – я вздрогнул и выронил картофелину.

– И, пожалуйста, не швыряйся картошкой! Сам бы вот попробовал. Она же протекает давно, там что-то замыкается – меня вчера так шарахнуло током…

– Погоди, – остановил я её. – Дай отдышусь. Этак ведь и кондрашка хватить может… Ты стиральную, что ли, машину имеешь в виду?

– Ну, – сказала жена. – А ты про какую подумал?

Про какую я подумал! А про какую я мог подумать, если мне только-только, всего месяца полтора назад, с большим трудом удалось закрыть эту нелёгкую тему собственной машины. Было дело. Женщины тогда дружно атаковали меня. «Москвичи», «запорожцы», «жигули» плодились в кооперативе как котята, устоять против этого поветрия было почти невозможно, и наши дамы, начав с глухого ропота – вот, дескать, только мы одни таскаем всё на себе, словно вьючные животные, – однажды поставили вопрос ребром: пора обзаводиться колёсами.

Для начала я привёз им своего коллегу Пухова. Несчастного Пухова с его кошмарной историей.

С ним вот что произошло. Пухов год назад купил «жигули» последней марки. Купил не для себя, а для дочки и ее мужа. Дочка Пухова закончила десятый класс, поехала поступать в Московский университет, но не поступила, а вышла замуж за какого-то столичного балбеса – за какого-то декоратора, что ли. В общем, за этакого бородатого пижона в замшевом пиджаке. И Пухов, вместо того чтобы выпороть эту вертихвостку, как аристократ какой-нибудь наследный, бухнул за ней семитысячное приданое. Сделал, так сказать, жест: хоть вы, мол, и декораторы, да мы против вас не дрогнем. Зять, конечно, не ждал подобного счастья. Он, вообще, кажется, не очень серьезно к своей женитьбе относился. Во всяком случае, папе с мамой декоратор пуховскую дочку не показал, жили они где-то в мастерской, не зарегистрированные, и, скорее всего, этот брак был богемным, временным. Но тут они, конечно, зарегистрировались. И поступили на курсы шоферов-любителей. Которые и закончили через положенный срок.

А дальше так было. Дочка с мужем поехали однажды в Домодедово – между прочим, встречать вылетевшего к ним папашу Пухова. По случаю раннего утра дорога была пустынной, зять жал километров под сто, и в одном месте они перевернулись. Дочка, которая догадалась привязаться, не пострадала совсем, даже царапины на ней не оказалось. А зять, только для вида набросивший ремень, основательно поломался. По крайней мере, своим ходом передвигаться он не мог. Дочка проголосовала первой же встречной машине, отвезла супруга к Склифосовскому, дозвонилась до каких-то моторизированных знакомых и часа через два с половиной вернулась на место аварии, чтобы отбуксировать домой покалеченные «жигули». Так вот: она нашла на обочине один кузов, пустую консервную банку. Всё успели отвинтить, выдрать, снять за эти два с половиной часа проезжие шакалы-частники: фары и подфарники, колёса, двигатель, сиденья, приборы – всё!

Пухов прилетел из Москвы потрясённый. У него никак не укладывался в голове тот факт, что семь тысяч, которые он копил десять лет, растащили за два с половиной часа. То есть, когда он швырнул семь тысяч зелёной девчонке, у него это уложилось, а тут не укладывалось.

Я, признаться, не сочувствовал Пухову. И это равнодушие к чужому горю не объяснялось моим жестокосердием или, допустим, завистью. Ни боже мой. Я очень, например, сочувствовал совсем незнакомому дядьке, который при мне гробанул свою машину на Бердском шоссе, врезавшись в бензовоз. Машина уже догорала (вместе с бензовозом), а дядька всё бегал вокруг, рвал на себе волосы и выкрикивал одну и ту же фразу: «Три своих, четыре занял!.. Три своих, четыре занял!..» Вот его можно было понять. Во-первых, он ездил на машине сам – и, стало быть, лишился средства передвижения. Во-вторых, на нём, судя по тексту, было четыре тысячи рублей долгу, а это большая разница – за что платить: за живую машину или за урну с пеплом.

Пухов же ничего не потерял. То есть он потерял всё раньше. А вернее, не потерял, а отдал добровольно, с восторгом даже. Дочка его осталась целой и невредимой, зять – живым. Машину, слава богу, раскулачили. Ведь сохранись она – у дочки с зятем оставалась бы возможность в следующий раз навернуться более капитально. А что они рано или поздно навернулись бы, даже и сомневаться нечего. Видел я мельком этого декоратора, когда он за машиной приезжал. У него на лице прямо так и написано было: «Эх, расшибусь!»

Между прочим, эти здоровые резоны приводили Пухову многие сотрудники издательства, но только он никого не слушал. Не мог слушать. Пухов мог лишь говорить: без конца и без перерыва об одном и том же. Я поступил нехорошо – сыграл на этом состоянии Пухова. Я не стал от него отмахиваться, и Пухов, обретя благодарного слушателя, как бычок на верёвочке, приехал со мной на дачу.

На даче Пухов говорил двенадцать часов подряд. Он рассказывал о своей беде за ужином, рассказывал ночью, не дав никому заснуть, рассказывал утром. В последний раз он изложил нам подробности катастрофы, уже держась за калитку, при этом тёща вежливо подталкивала его в живот букетом цветов, нарезанных для супруги Пухова.

Печальный пример Пухова, однако, не отрезвил наших женщин. «Конечно, если ездить без ума…» – сказали они и тут же привели контрпример – Викешу, который вот уже десять лет безаварийно управляет своим «москвичом». То, что Викеша, прежде чем стать завгаром и обзавестись машиной, двенадцать лет проработал таксистом, они в расчёт не принимали. Словом, никакие доводы на них не действовали, и в конце концов я вынужден был тоже поставить вопрос ребром. «Только через мой труп!» – заявил я. И пригрозил: если бунт на борту не прекратится – тайно продать дачу, а деньги прокутить.

Вот почему слово «машина» в устах жены ударило меня как электроразряд. Но, к счастью, это был не рецидив прежней болезни: речь шла всего-навсего о стиралке.

Я занял денег и на другой же день прикатил в дом «Чайку-2М» с центрифугой. Подумаешь, что это была за сумма, каких-то сто сорок рублей. Я, понятно, занял сто шестьдесят – полагалось ведь по обычаю и обмыть покупку.

Вечером собрались родственники. Развеселившаяся жена несколько раз принималась рассказывать, как напугала меня вчера. Рассказывала она здорово, в лицах, очень талантливо изображала мою остолбенелость и то, как я, моргая глазами, произносил эти дурацкие слова: «Ты стиральную, что ли, имеешь в виду…» Смеялись все до упаду.

А когда насмеялись и устали, тёща сказала: «А собственно, чего уж так пугаться было?» – и посмотрела при этом на свояченицу. Свояченица же почему-то опустила глаза.

– Эй-эй! Братцы, родственники! – насторожился я. – Давайте не будем. Сколько можно? Ведь, кажется, договорились.

– А что я такого сказала? – удивилась тёща. – Правильно, договорились. И нечего, значит, было пугаться. Пугливые какие все стали.