Читать книгу - "Старая крепость. Книга 1-2 - Владимир Павлович Беляев"

«Но ведь это будет кража», — подумал я и оглянулся так, словно кто-то мог подслушать мои мысли. Но вокруг никого не было.

«Это когда чужой у чужого ворует, тогда кража, — подумал я, — а я свой, и ложки для меня приготовлены.

Нужно мне беречь их для приданого — разве я буржуй?»

И в этот теплый летний вечер, сидя на каменном крыльце флигеля, я твердо решил забрать у тетки половину ее ложек.

У ЮВЕЛИРА

За витриной у деревянного столика сидел седой старый ювелир. Несколько раз, сжимая в кармане рукой, чтобы не звенели, три серебряные ложки, я проходил мимо ювелира и все не решался войти.

Возле ювелира были люди. Двое. Они разговаривали с ювелиром, а он, не вставая, искоса глядел на них.

— Ну, уходите побыстрее, черти! Побыстрее, ну!.. — шептал я, злясь на этих разговорчивых людей.

Возвращаться еще раз к ювелиру мне не хотелось, и я перешел на другую сторону улицы и остановился около витрины магазина Аронсона. Рассыпанные на блюде, лежали за пыльным стеклом наполовину растаявшие под солнцем конфеты-«подушечки». По блюду ползали мухи, шевелили крылышками, нежно прикасались к сладкой конфетной жиже тонкими носиками. Я поглядывал в сторону ювелирного магазина. Наконец стукнула дверь, и на улицу вышли двое людей. Один, низенький, в синей толстовке до коленей, держал на ладони белые часы. Выйдя на тротуар, он глянул на них, весело сплюнул и передал часы другому человеку, высокому и плешивому, в черных роговых очках. Плешивый пожал плечами и, сунув часы в карман, пошел в другую сторону, а человек в синей толстовке, легко подпрыгивая, быстро побежал вниз, к мосту. Видно, плешивый хотел обжулить этого низенького в толстовке, но ничего у него не вышло.

Я перешел дорогу и, набравшись храбрости, толкнул дверь магазина.

Тикали в углу большие стенные часы, пахло кислотой. За деревянным барьерчиком, прижатый к стене, стоял тяжелый несгораемый шкаф.

Седой ювелир сидел, сгорбившись, и разглядывал в лупу круглую браслетку с темно-зеленым камнем. Когда я подошел к деревянному барьерчику, ювелир поднял голову и глянул на меня.

— Вы… покупаете серебро? — спросил я тихо.

Ювелир вынул из глаза трубку с лупой, положил ее на стол и сказал:

— Ну, допустим, покупаю… А что?

— Вот, хочу продать… — сказал я и, чуть не разорвав карман, вытащил оттуда ложки. Я положил их рядышком на деревянный барьерчик.

Ювелир быстро сгреб их к себе и стал просматривать на каждой пробу. Потом, глядя мне в лицо, он спросил подозрительно:

— Чьи ложки? Небось ворованные?

— Мои, — ответил я совсем тихо, чувствуя, как лицо заливает кровь. И добавил: — Мне мама велела их продать. Она больна.

— Мама велела? — переспросил ювелир. — Значит, ложки не твои, а мамины?

Я кивнул головой.

— Где вы живете?

— На Заречье, — соврал я.

— Адрес?

— В Старой усадьбе… Возле церкви…

— Над скалой?

— Ага…

— Твоя фамилия?

— Маремуха! — выпалил я и съежился, думая, что ювелир сейчас же схватит меня за шиворот и позовет милиционера.

Но старик, записав фамилию на крышке папиросного коробка, спросил сухо:

— Сколько?

— А сколько дадите?

— Твой товар — твоя цена! — строго сказал ювелир и поглядел в окно.

Я поднатужился и сказал как можно тверже:

— Шесть рублей!

— Много! — ответил ювелир, вставая. — Четыре?

— Ну, давайте четыре!

Ювелир, не глядя, открыл ящик стола, вынул оттуда желтый кожаный бумажник и, отсчитав деньги, положил их на барьерчик. Я схватил эти четыре грязные бумажки и, сжав их в кулаке, выбежал на улицу.

Я шел домой мимо поросших зеленью палисадников, опустив голову, стараясь не глядеть в лицо случайным прохожим.

Было жарко.

Лицо горело от стыда.

Лишь за один квартал до совпартшколы я, разжав кулак и расправив смятые влажные бумажки, сунул их в карман.

— Василь! Подожди! — закричал кто-то издали.

Я обернулся. Снизу по Житомирской бежал Маремуха. Он приблизился, и я увидел, что лоб его блестит от пота.

— Фу, заморился! — сказал Петька, пожимая мне руку. — Целое утро полол кукурузу, аж четыре грядки выполол, а теперь тато пустил меня погулять… Где ты пропадаешь, Васька, почему не заходишь?

— Да времени не было!

— Кто стрелял, ты знаешь?

— А откуда я знаю кто? Может, жулики с Подзам-че в сад залезли за крыжовником.

— Ну, ты брось! — важно сказал Маремуха. — Какой дурак ночью за крыжовником полезет? Разве его ночью нарвешь? Яблоки — это другое дело.

Я промолчал и ничего не ответил Петьке. Проклятые ложки не давали мне покоя. А вдруг тетка уже заметила пропажу и станет допытываться о них при Петьке? Идти вдвоем к нам во флигель мне не хотелось.

— Пойдем к тебе в сад, Василь? — попросил Петька. Видимо, ему хотелось отведать крыжовника.

— Давай лучше в другое время. Там Корыбко теперь шатается. Сходим лучше выкупаемся.

— А куда?

— В Райскую брамку.

— Это далеко! — заныл Маремуха. — Жарко сейчас.

— Ничего, пойдем через кладбище. Там холодок! — решил я и двинулся возле ограды совпартшколы по направлению к Райской брамке. Петька Маремуха нехотя поплелся за мной.

Купанье немного развеселило меня, и я совсем забыл о деньгах, которые лежали в кармане. Только расставшись с Петькой и подходя к нашему флигелю, я снова вспомнил о ложках, и мне стало не по себе. «Лишь бы не заметили! Лишь бы не заметили!» — думал я, проходя полутемным коридором в квартиру родных.

За дверью послышался голос тетки.

Я вошел в комнату и увидел за столом отца. Он обедал, а тетка доставала с полки пустую кастрюлю.

Я без всякой охоты сел за стол напротив отца.

— Мне сегодня нагоняй за тебя был, — сказал отец.

— Какой нагоняй? — спросил я, насторожившись.

— Полевой все меня расспрашивал о тебе.

— Полевой?

— Ну да. Ты ему, видно, понравился. Все интересовался: где, говорит, учился, куда думает дальше? Я ему рассказал все, а он тогда: «Что ж, пора, — говорит, — парню в комсомол вступать. Ты, — говорит, — Манджура, коммунист, передовой человек, а парень у тебя баклуши бьет. Пусть, — говорит, — посещает нашу комсомольскую ячейку… Нагрузочку ему дадим». Понятно?

Тетка подвинула ко мне тарелку супа с клецками.

— Понятно, Василь? — переспросил отец.

Мне было очень стыдно в эту минуту. Зачем я забрал эти ложки? Отец еще не знал об их пропаже, но ведь каждую минуту он мог узнать о ней.

Я не выдержал его взгляда и, опустив глаза, помешивая ложкой горячий суп, чуть слышно сказал:

— Понятно!

ДОЖДЬ ПРОШЕЛ