Читать книгу - "Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный"

и вот Тюленев вышел на сцену – по пояс голый, обдолбанный, но энергичный, не вялый. из-за того, что зал, весь из себя маститый и творчески-элитный, сидел за столиками, а не стоял, Дима стал в позу конферансье и заговорил с песенной ироничной интонацией:

– Сегодня мы сыграем вам песенки, в очень необычном саунде… которых вы, конечно, не слышали, но… кое-где, говорят, они, м-м-м, популярны. Мы привезли вам московскую весну и настроение, м-м-м, настрой такой, как бы… гулять всю ночь, а потом танцевать, в лужах, в дУшах, вдвоём, втроём… и чем больше, тем лучше!

тут его глаза без подсветки из зала загорелись прожекторами отражающих любой блеск зрачков, а на сцену вышел Феня. зал возбудился от одного ожидания. Феня завёл грув-бокс и возбуждение как-то увяло – банальные дискотечные ритмы повеяли уличными шалманами, а не эксклюзивом из Москвы, для дома харьковских мод… но тут на сцену, такте на десятом, вылетел Шара с гитарой. мы не сразу поняли, что Шара, узнали только по голенькому короткому торсу: на голове его красовался дискотечный зеркальный шар. вот когда он стал Шарой в прямом смысле. точнее, это не шар, а шлем, как-то скроенный, с прорезями для глаз только, и обклеенный осколками зеркала. гитара Тюленева звучала через тот же процессор, но не хватало ударов этого чирикающего грув-бокса. поэтому весёлый драйв, в пляс заводивший «Даймонд», тут рассеивался и звучал уныло, классически-гранжово. Шара при этом, как последний носитель ненавистного рок-звука на плече своём, пока Тюленев пел уже даже не иронично, а язвительно – метался по сцене, будто он вышел играть с «Металликой», а не «Цокотухой». воистину басист гитаристом не должен работать – даже по большой надобности. мало попадания по струнам. Шара только прокручивал руку, классически-роково, а колесо песни крутилось иным двигателем – грув-боксом. поэтому, как бы зависшая вне песни гитара Шары, Димина осиротевшая гитара, была укором истинной «Цокотухе», укором всей этой пародии на себя.

когда и зачем Тюленев возомнил себя вокалистом, которому мешает гитара – не знаю. у стойки микрофона, подчёркивающей его худобу и сутулость – исчезла его рок-сексуальность. осталась одна подвижная голова с глазами-прожекторами, слишком ярко и неожиданно светящими вместе со словами и уАкающими русроково интонациями. Шара меж тем так метался маятником по сцене, пытаясь сделать гитару в правом «Маршалле» громче, что и вовсе свалил комб – боковая рама его держала слабо. вскоре техсотрудник вернул комб на место с явным укором в глазах, но звук лучше ни в лежачем, ни в обратно стоячем положении «Маршалла» не стал. это были как бы ремиксы на тему песен «Цокотухи», ремиксы-пародии. голос Димы теперь звучал и чётче и даже разнообразнее – но в электронную пустоту. и не мог Тюленев опереться взглядом даже на лицо Шары, спрятанное, смытое дискотечной победой над роком.

выступление знавшим прежнюю «Цокотуху» и не знавшим её вовсе запомнилось одним лишь этим падением комба от метаний Шары. видимо, это и было окончательное прощание с роком. потом пили долго тут же внизу на фуршете в честь открытия: Жадан хвалил всех, и особенно кого ещё не слышал. сероватая кожа Жадана подкрашивалась винным румянцем, и что-то всемирно-радостное расцветало в нас, наконец, в стеннОй глубине тёплого европейского вечера. вот и «Вий» к нам подплыл, решил пообщаться с электронными гранжерами, как ему представили «Цокотуху» – оказывается, кто-то что-то понял… вино сменилось зубровкой, купленной в баре за большие деньги в количестве двух бутылок, и уже за полночь мы поплелись пешком по доброму Харькову в направлении гостиницы «Харьков». при этом бутылка зубровки так и осталась в моей руке не открытой. но главное – с нами пошла харьковская журналистка Рина.

всё-таки, даже на прощальном изломе, рок-магнетизм Тюленева сработал. Рина шла просто из интереса, из-за неразрывности начатого с нею в доме мод разговора. поглядывала на Диму снизу вверх, напоминала мне московскую журналистку Ксю Веретinkoff, познанную недавно и ненадолго. сложностью светского променада являлся Феня, набравшийся больше других и без поддержки идти не имевший сил, а точнее направления. шагать-то может, но вот прямо – никак. так я и тащил одной рукой потребителя, а другой спиртное, поддерживая лицом светскую беседу с милой полногубой, как Ксю, но не настолько тяжелонОсой Риной. потом мы ещё и в «Харькове» пили, говорили. каким-то образом к утру Рина оказалась в номере с Тюленевым, и мы, было, подумали, что Рок восторжествует. однако Рина-то туда пошла первой и пошла именно поспать. Тюленев же – ввалился вторым и уснул, как был, в своих высокоподОшвых ботинках, поперёк кровати.

выдержав паузу неприличия, мы зашли в номер Тюленева и увидели Рину, то ли разочарованную, то ли смущённую – она действительно пыталась тут поспать, а теперь пойдёт домой. тут я ещё раз повёл себя по-дворянски, по-светски – после такой грустной картины, вида спящей вповалку в той же белой майке, заляпанной спиртным уже, после вида московской рок-звезды угасшей, надо было как-то развлечь даму. я пошёл с ней по её Харькову, о чём вскоре написал верлибр, вдумчиво затем переведённый Жаданом. я не знал тогда ни лимоновского, ни любого иного Харькова, я узнавал его этой весенней ночью, с девушкой, которую дома ждёт дочка, поэтому она и спешит ей показаться хотя бы к утру… прошли редакцию её в здании века девятнадцатого, какие-то низкие чёрные статуи – неизведанный город бессистемностью своей для меня являл почти кино. не хватало только поцелуя, хотя бы прощального. но вместо него благоухала белая сирень, пока я ждал уже Рину у её двухэтажного сталинского дома, готовую довести до метро…

«Цокотуха» больше не вышла на сцену в Харькове. хотя, рок-выступления, и даже в зале побольше – продолжались. и вполне похожие на своих украинских собратьев вроде «Океана Эльзы», играли немолодые парни нечто фанковатое. тут-то я и понял, что развитие рок-музыки на всём постсоветском пространстве идёт примерно одним темпом. вот вылезли на сцену в кожаных плащах мужики-альтернативщики из группы «Кому вниз» (многие шутили – мол, звучит название как «Коммунист», мне уже тогда не нравился такой юмор). Faith No More и тут не остались незамеченными, всё у Постсоветья развивается второстепенно и предсказуемо. наше выступление с Аджером не удалось по моей вине – видимо, продолжая внутренний диалог с Шарой, я хоронил рок замедленными «переходами» в духе самых тяжких калифорнийцев, аж палочка вылетела одна. оказалось, что и фри-джаз не предполагает абсолютной свободы, под мои траурные перебои ни начала, ни