Читать книгу - "Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах"

Бройер случайно оказался возле стола, за которым обычно работал капитан Энгельхард. Его взгляд скользнул по карте, по аккуратно сложенным карандашам, тщательно рассортированным подшивкам и делам. И тут внимание обер-лейтенанта привлек белый листок, – краткая запись, сделанная преувеличенно крупными буквами: “Победить они не могли, они могли только умереть! 11.1.1943. Унольд”.

Перед листком сидел капитан Энгельхард, неестественно выпрямившись, – весь предельная собранность. Рука его машинально выводила узор в нижней части бланка, сплошь покрытого маленькими крестами… Почувствовав на себе чужой взгляд, Энгельхард прервался и посмотрел на Бройера.

– Вы еще успеете написать домой! – тихо сказал он. – Позже мы отправим курьерскую почту на аэродром.

– Командование обороной укрепленного пункта Дубининский переходит к подполковнику Брауну! – продолжил Унольд, движением руки указывая на офицера с красноватым лицом и водянистыми глазами навыкате, крутившего в руках шапку. – С этого момента ему подчиняются все подразделения, находящиеся в Дубининском и его окрестностях, включая наш штаб. С вами, Факельман, мы еще обсудим вопрос о формировании оперативных отрядов. Обер-лейтенант Бройер назначается адъютантом к подполковнику Брауну, остальные офицеры штаба переходят в распоряжение капитана Энгельхарда и отправляются на передовую в составе офицерской боевой группы.

Беспокойство среди присутствующих нарастало.

– Но это невозможно! – испуганно воскликнул коренастый капитан, укутанный, как рождественский дед. – У пекарей сейчас самая жаркая пора… Иначе чем прикажете кормить дивизию? Я не могу так запросто взять и бросить хлеб, муку. Все тогда пропадет!

– А как же мастерская? – крикнул другой. – У меня на ремонте два танка и десятка три машин.

– А у меня… а я… – загалдели наперебой. Из общего гула вырисовывалась ясная картина: большинство присутствующих считало свое участие в обороне хутора Дубининского неприемлемым из-за более неотложных задач.

– Секундочку! – Унольд положил конец переполоху. – Я думаю, меня тут не совсем правильно поняли… Тогда скажу коротко и ясно: все кончено! Других задач больше нет. Придется здесь умереть, это единственное, что от нас требуется! Командир корпуса и его штаб тоже здесь, это вам известно. Он уже выбрал окоп, в котором будет сражаться до последнего выстрела. Вот так обстоят дела!

Воцарилась мертвая тишина. Только коренастый начальник пекарни все еще причитал:

– Боже мой, боже мой!

В глубине скрипнула дверь, и кто-то довольно бесцеремонно протиснулся вперед. Это был капитан Эндрихкайт. Он неуклюже отдал честь и загудел басом:

– Покорнейше докладываю, господин подполковник, осужденный исчез!

Унольд не сразу сообразил, о чем речь. Он и думать забыл о Лакоше, но потом словно очнулся.

– Хорошо, Эндрихкайт, – бросил он. – Значит, с этим тоже решено.

– Нет ничего хорошего, господин подполковник, – настаивал Эндрихкайт. – И дело совсем не решено, нисколечки! Лакош исчез, сбежал! Когда сегодня утром мы зашли в блиндаж, осужденный как сквозь землю провалился.

И это была чистая правда! Несколько секунд лицо подполковника казалось по-детски беспомощным.

– Эндрихкайт! – голос звучал почти умоляюще. – Только не сводите меня с ума! – И тут он сорвался. – Вы меня что, за идиота держите, вы… Вы за это ответите! Я вас под трибунал! Я вас в тюрьму упеку, расстреляю! Отправлю на передовую, бездарный портач…

И вдруг тирада оборвалась. До сознания Унольда дошла вся ее нелепость.

– За такие шуточки, Эндрихкайт, вы поплатитесь! – прошипел он, а потом трезво и официально добавил: – Для защиты населенного пункта вы и ваш взвод с этой секунды переходите под начальство подполковника Брауна!

“Дело Лакоша” замяли, в отделе разведки никто больше не стал с ним разбираться, людей занимали другие заботы. Бройера тут же взяли в оборот, назначив командиром опорного пункта. Подполковник Браун отличался необычайной, почти болезненной живостью характера. Каждую минуту его посещала новая идея, и часто его распоряжения, истошно выкрикиваемые хриплым голосом, оставались непоняты. Бройер ни разу не присел, до самого вечера носился как угорелый. Найти солдат, проинструктировать, а еще позаботиться о провианте, раздобыть оружие и шанцевые инструменты – все это лежало на его плечах. Из-за упрямства и злой воли случались стычки и скандалы. Особенно на дороге, где полевой жандармерии сплошь и рядом приходилось сдерживать отступавших. Их разрозненные кучки состояли из бойцов самых разных формирований, вконец истощенных, без командиров, а часто и без оружия. По их рассказам, сотканных из правды и пугающих фантазий, на западе все было уничтожено. От двух совершенно обезумевших санитаров узнали о нашествии русских танков, раздавивших перевязочный пункт. О невообразимой панике, которая там поднялась. О том, что носилки с тяжелоранеными так и побросали на дворе. Вот только успели “уложить” бывшего среди них пленного русского майора.

– Что? – накинулись все на санитаров. – Русского, значит, пристрелили. А немцев, раненых товарищей своих, кинули? Да вы в своем уме? Только вообразите, что с ними сейчас!

Санитары пристыженно молчали. Наконец один сказал:

– Теперь уже все равно. Русские живых не оставляют.

Только поздно вечером Бройер улучил момент и отпросился – личные дела тоже надо уладить. Подполковник дал увольнительную, но лицо его при этом выражало крайнее неудовольствие. Когда Бройер вошел в блиндаж, там не было ни души. Мужчины уже ретировались. В печурке тлели темно-красные угли, повсюду валялась бумага. Похоже, унтер-офицер Херберт жег акты и донесения, которых немало накопилось за последние недели. Взгляд Бройера блуждал по знакомому помещению, по глиняным стенам, покрытым паутинкой трещин, по дощатому столу, служившему ему и Визе кроватью, вот телефон, мерцающая лампочка, уже поблекшее изречение на дощатой стене: “Я на прорыв иду и о былом не вспоминаю…” Мысли его текли спокойно и ясно. Ну что ж, все кончено. Прорыва нет и нет будущего. Они умрут далеко на чужбине, всеми брошенные, забытые, не надеясь даже на то, что их похоронят… Но смерть его не пугала. Пугало другое: он больше не верил в оправданность смерти.

“Ради чего мы гибнем, за что? – спросил он себя. – За родину? Здесь, на Волге, это звучит абсурдно. За руду, нефть или же за зерно? Тоже нет, тогда ради чего? Может, ради спасения Восточного фронта? Двадцать две дивизии, если они и правда стоят на западном берегу Дона, еще могли бы вызволить нас, но их нет. Так ради чего же? Ради того, чтобы сбылись слова Гитлера, сказанные им однажды: «Оттуда, где мы стоим, нас никто не заставит уйти»? Из-за этого меня тут прикончат как злодея или бандита?”

Бройер сел за стол, подперев рукой горячий лоб. Хорошо еще, что нет приказа двигаться дальше, навстречу сущему аду и разложению; хорошо, что все закончится именно здесь, на этом клочке земли, который теперь – благодаря их стараниям – так напоминал родину. Бройер никогда не забудет последние прожитые здесь недели. Порой они казались ему самым осмысленным, что приключилось с ним