Читать книгу - "Легкое дыхание - Иван Бунин"

Однако нужно было заглянуть и под эти дощечки!

И однажды, когда в доме все спали, я отодвинул, замирая отстраха быть пойманным, зеркало от стены — и кухонным ножом приподнял одну издощечек…

Да, меня не обманывали!

Под дощечкой ничего не было, кроме стекла, намазанногокрасно-коричневой краской.

Но, может быть, есть что-нибудь между этой краской истеклом?

Нет, и там ничего нет: я слегка поцарапал концом ножа вуголке зеркала — и увидал… стекло!

Но не стала ли таинственная ртуть еще более таинственнойпосле того?

Несомненно. Ибо разве не чудесно было и то, что сделал я? Ясоскоблил ножом каплю красной краски и увидел, что чудесное стекло сталостеклом самым обыкновенным: прильнувши к тому месту, где я скоблил, можно былосквозь стекло видеть комнату…

Где я был до той поры, в которой блеснул первый луч моегосознания, пробужденного светлым стеклом, висевшим в тяжелой раме между колоноктуалета? Где я был до той поры, в которой туманилось мое тихое младенчество?

— Нигде, — отвечаю я себе.

Но, в таком случае, я, значит, не существовал до этой поры?

— Нет, не существовал.

Но тут вмешивается сердце:

— Нет. Я не верю этому, как не верю и никогда не поверюв смерть, в уничтожение. Лучше скажи: не знаю. И незнание твое — тоже тайна.

Моя память так бессильна, что я почти ничего не помню нетолько о своем младенчестве, но даже о детстве, отрочестве. А ведь существовалже я! И не только существовал, — думал, чувствовал, и так полно, такжадно, как никогда потом. Где же все это?

Это тоже тайна. И всюду она, эта всепроникающая властьтайны, власть, чаще всего злая, враждебная нам.

Чем только ни мучила она меня в пору моего младенчества!

Три свечи в комнате — к чьей-нибудь смерти.

Вой собаки ночью — к смерти.

Ворон, пролетевший со свистом крыльев низко наддомом, — к смерти.

Разбитое нечаянно зеркало — к смерти.

Черный коленкор, накинутый на него, — символ смерти.

А что творится ночью на чердаках, в поле, на кладбище! Чтоотражается по ночам перед бедою в зеркалах!

— Вошла я это, матушка-барыня, ночи за две перед тем,как барышне умереть, глянула на туалет, а в зеркале стоит кто-то белый-белый,как мел, да длинный- предлинный!

— Да небось платье твое отразилось.

— И, бог знает что! Разве я не помню, в чем была? То-тои дело, что в юбке в одной бумазейной да в темной кофточке!

И я порою думал: уж не права ли ты, моя старая наставница?

На зеркале и до сих пор видна царапина, сделанная моей рукоймного лет тому назад, — в ту минуту, когда я пытался хоть глазкомзаглянуть в неведомое и непонятное, сопутствующее мне от истока дней моих догрядущей могилы.

Я видел себя в этом зеркале ребенком — и вот уже непредставляю себе этого ребенка: он исчез навсегда и без возврата.

Я видел себя в зеркале отроком, но теперь не помню и его.

Видел юношей — и только по портретам знаю, кого отражалокогда-то зеркало.

Но разве мое — это ясное, живое и слегка надменное лицо? Этолицо моего младшего, давно умершего брата. Я и гляжу на него, как старший: сласковой улыбкой снисхождения к его молодости. А в зеркале отражается печальноеи, увы, уже спокойное лицо!

Настанет день — и навсегда исчезнет из мира и оно.

И от попыток моих разгадать жизнь останется один след:царапина на стекле, намазанном ртутью.

1906