Читать книгу - "Как быть двумя - Али Смит"

как-то странно староват для Иисуса, да и сложение у него грубоватое и мощное, взгляд у него вполне дружелюбный — как у бывалого человека или бродяги, которого нарядили Христом. Одеяние на нем розовое, цвета лососины, и благодаря ему он (Он?) не похож ни на что на этой картине, а вокруг ангелы — они летают в облаках, но как-то очень скромно и сдержанно. Крылья у них ярко-алые, фиолетовые и серебряные. Лица одновременно и мужские, и женские. Они держат в руках орудия пыток, словно персонажи садо-мазо онлайн, но при этом лица у них вовсе не такие, как у садомазохистов — очень спокойные, скорее, даже нежные. На табличке о том, что находится в руках у ангелов сказано «инструменты», и это очень метко: вместе они похожи на маленький оркестр, который вот-вот начнет настраиваться перед концертом.

А потом вдруг замечаешь: святой стоит на низеньком столике. Столик этот похож на крохотную театральную сцену. От этого его черный плащ начинает тоже походить на занавес. Можно даже заглянуть под столик и увидеть за ним базу колонны — и это как какое-то закулисное откровение, словно все на этой картине — театр, и в то же время морщины на запястье руки с книгой поразительно настоящие. Они именно такие, какие возникают, когда человек держит что-то тяжелое.

Но лучше всего то, что на уровне головы Винсента колонна сломана, и на изломе мрамора растет что-то вроде миниатюрного леска.

На заднем плане, позади ног святого, — очень мелкие люди. Они выглядят маленькими из-за перспективы, а в то же время из-за этого возникает впечатление, что изображенный художником человек — великан, и если перевести взгляд с этой картины на другие, находящиеся в этом же зале, то почти наверняка и они покажутся маленькими. После святого Винсента они выглядят какими-то и плоскими, и устаревшими, словно плохо сыгранные драмы, притворяющиеся реальностью. Зато эта картина честно признает: все, что на ней есть — спектакль.

Или, может, все дело в том, что Джордж слишком долго всматривалась в эту картину, а если чему-нибудь уделять столько времени, с каждым новым взглядом это тоже будет становиться таким же насыщенным и необычным.

Джордж здесь уже в седьмой раз. И раз от разу монах становится все менее суровым. Теперь он выглядит спокойным, почти беззаботным — ничто его не задевает: ни остальные картины в зале, ни то, что на них происходит, ни люди, которые ходят взад-вперед с их разными судьбами, ни остальная галерея, ни площадь, ни дороги, ни машины на них, ни страна, ни море, ни другие страны, которые простерлись во все концы за пределами галереи, и дальше, дальше. Смотри, как Бог раскинул руки, он чем-то похож на младенца в утробе на старинном изображении тела беременной в разрезе, — очень старое, очень мудрое дитя. Смотри, как разворачивается ткань плаща на святом, как она переливается от черного до серебристого тонов прямо посередине его торса. Поднятым пальцем Винсент уже не грозит, а призывает: взгляни вверх, но указывает он не на Бога, как написано на табличке, а, скорее, на небесный свод, который темнеет и синеет вверху, или на то, что на мраморе вырос лесок, или на «инструменты» пыток, которые отныне стали бессильными, превратились в музейный экспонат, в реквизит какой-то драмы, из которой давно испарился весь ужас.

Джордж становится все интереснее: как может быть, что эта картина — да и любая из картин в этом зале, написанных пять столетий назад, — только на первый взгляд связаны с реальным миром. Теперь, когда она приходит в зал номер 55 — странно, но это уже почти то же самое, как навестить старого друга, пусть он и не смотрит тебе в глаза, взгляд святого всегда устремлен куда-то мимо. Но это и хорошо. Хорошо, когда тебя замечают мимоходом, так, словно ты здесь не одна, словно не только с тобой все это происходит. Потому что так и есть — ты не одна, и что-то происходит не только с тобой.

Дружелюбное произведение искусства. Так говорила ее мать — что искусство, на которое они смотрели, немножко похоже на тебя. Щедрое и одновременно… Какое? Еще какое-то…

Саркастичное?

Джордж не может вспомнить.

Сначала, приходя сюда, она все время сознавала, что видит картину, о существовании которой ее мать даже не знала и, бывая в галерее, вполне могла пройти мимо нее, направляясь к более знаменитым произведениям искусства.

Сегодня ее занимает другое — то, почему скалистый ландшафт по одну сторону от святого выглядит грубым, диким и почти нетронутым, а по другую превращается в здания, довольно большие и изысканные.

Словно если войти в картину по одну сторону от святого — попадешь в мир целостности и упорядоченности, а по другую — окажешься в изломанном, хаотическом мире.

И оба они прекрасны.

Она бросает взгляд на картину, висящую справа от святого. Там, на пышно украшенном троне, восседает женщина с веточкой вишни в руке — художника звали Козимо Тура, — и у женщины над головой подвешены мелкие бусинки — то ли коралловые, то ли стеклянные. То же самое и на картине справа от Джордж — это Дева Мария с Младенцем, тоже Козимо Тура.

Но кораллы и стекло на изображении святого Винсента куда ярче и выглядят более убедительно.

Может, когда-то существовала специальная школа стекла и кораллов, где художники обучались все это рисовать…

Сегодня среда. Она прогуляет две математики, английский, латынь, биологию, историю и два французских. Вместо этого она будет подсчитывать людей, проходящих через зал номер 55 за каждые полчаса (отсчет Джордж решила начать с 12:00), а также тех из них, кто остановится взглянуть на картину Франческо дель Косса, отмечая при этом, как долго они будут на нее смотреть.

Так она сможет найти статистическое соответствие между вниманием и искусством.

Потом она чего-нибудь перекусит, а после этого вернется на вокзал Кингс-Кросс, потом — домой, где и встретит Генри, возвращающегося из школы.

Там Джордж тихонько вернет банковскую карту на место и, как обычно, пойдет в сад, если не будет дождя, и поприветствует, как и обещала, ту девочку в юрте. Она приготовит ужин и будет надеяться, что отец вернется домой не в самом плохом состоянии.

Быть пьяным — это прекрасно, недавно сказал отец. Это так, будто между тобой и всем остальным миром сидит толстая лохматая овца.

Запах старой овцы в доме, подумала Джордж, когда он это произнес, травянистый, шерстяной, слегка приправленный навозом, был бы гораздо приятнее, чем запах отца