Читать книгу - "Как быть двумя - Али Смит"

Свою презентацию они назовут: «Эмпатия и симпатия — это кайфово!»

Эйч страшно нравится, как сырость постепенно завоевывает комнату Джордж. Теперь Джордж приходится прятать ее пятна за картинками и всякими прочими штуковинами, чтобы отец не заподозрил, что позади них — мокрая стена. Теперь здесь есть картинка с котятами и парочка групп, от которых в школе все фанатеют, а самой Джордж на эти группы глубоко наплевать, поэтому не имеет никакого значения то, что эти постеры намокнут и испортятся от того, что скрывается под ними.

Кто это? спрашивает Эйч, указывая в противоположный конец комнаты.

Итальянская актриса, говорит Джордж. Мне мать купила.

Хорошая? спрашивает Эйч.

Не знаю, говорит Джордж. Никогда не видела ни одного фильма с ней.

Потом Эйч обращает внимание на фото с французскими певицами и выставку снимков над изголовьем кровати: мать Джордж — взрослая, юная и совсем маленькая, есть даже Кэрол-младенец на черно-белой фотографии. Подруга сидит на кровати Джордж и разглядывает все это.

Расскажи мне про нее, просит она.

Только сначала ты мне расскажи, говорит Джордж. А потом я.

Что? спрашивает Эйч. Что тебе рассказать?

Да что-нибудь, говорит Джордж. Что-то такое, что ты помнишь. То, что на ходу в голову пришло.

Когда? спрашивает Эйч.

Да когда угодно, говорит Джордж. Например, когда мы смотрели на его картины.

А, ладно, говорит Эйч. Ну… Тогда, значитца, про нестойкие покровы.

И рассказывает Джордж о фестивале, на котором работала прошлым летом, как отрывала и продавала билетики на «Как вам это понравится» Шекспира на территории колледжа Сент-Джонс. В тот день ей пришлось работать две смены подряд, а вечером публики собралось на удивление много, почти триста человек — а обычно приходило не больше семидесяти.

И вот я эти билеты отрываю, как ненормальная, говорит она, и записываю на бумажке, сколько по одиннадцать, а сколько по пятнадцать: пятнадцать — полная цена, одиннадцать — льготный; начинали мы почти без мелочи: две пятерки, одна монетка в фунт и горстка пенсов. Поэтому я могла продавать билеты только тем, у кого было без сдачи. А вечер был холодный, будь здоров, поэтому люди мерзли в очереди и дико сердились, а уж я-то точно знала, какая холодрыга стоит, потому что на мне не было никакого, это самое, покрова.

Даже нестойкого, вставляет Джордж.

Ага, но это еще не все, говорит Эйч. После этих билетиков я еще должна была налить ста семидесяти пяти зрителям в одноразовые стаканчики глинтвейн из здоровенного чайника, а им всем хотелось, холодно же, а на разливе я одна, а чайник надо сильно наклонять, а он тяжелый, и при этом надо держать еще и стаканчик, да так, чтобы все вместе не пролилось мимо и мне на руку.

В тот день я видела «Как вам это понравится» уже полтора раза: вторую половину с утра, а весь спектакль целиком — днем, и мне хотелось домой, но нельзя: у меня была еще одна работа — держать факел после второго действия, чтобы показывать людям дорогу в темноте и сопровождать их к выходу. Поэтому большую часть второго действия я пыталась согреться возле этого чайника, то есть попросту без конца обнималась с ним, и почти в полной темноте пыталась прочитать инструкцию, как пользоваться этим факелом, а попробовать было нельзя, чтобы не отвлекать публику от спектакля.

Девушка, которая играла Розалинду, имела привычку перевоплощаться в Ганимеда, обходя публику сзади — сначала как девушка, а потом как парень, чтобы все обо всем догадались, но в тот вечер она была не в духе: и не только потому, что произошла накладка, и ей пришлось подменять в «Гамлете», который шел в Тринити-колледже, заболевшую актрису в роли Офелии, но еще и потому, что на дневном спектакле, едва она начала монолог про розмарин, у кого-то рванула бутылка вишневой шипучки — и она забыла текст.

В общем, она расхаживала туда-сюда в полутьме, показываясь зрителям то девушкой, то парнем, а мне с того места, где я сидела, было ее немного видно, и я одним глазом следила за ней, а другим пыталась читать, и тут мое внимание привлекло совсем другое существо — небольшое и очень шустрое. Сперва я подумала, что актриса перепутала, в какой пьесе играет, внезапно превратилась в Офелию и встала на четвереньки, — я помню, она действительно так делала в сцене безумия. Но существо двигалось слишком быстро и было слишком маленьким, да и актриса в это время находилась на сцене, и довольно давно, и как раз произносила те слова, которые мне очень нравятся: «запри пред разумом двери — он выскочит в окно». А это четвероногое снова мелькнуло за спинами публики, и я наконец-то разглядела, что это лисица, причем у нее что-то было в зубах: она схватила с заднего ряда чью-то куртку или плащ и бросилась наутек. А через пять минут она снова появилась и стащила там что-то вроде сумочки. Позже, когда спектакль окончился, я стояла у дороги, светила факелом и показывала публике, как пройти к выходу, а трое или четверо зрителей, чьи вещи исчезли, бродили по саду колледжа, искали их, но в конце концов так и ушли, не зная, что произошло с их вещами. Я знала — а они не знали. Но мне не хотелось им говорить. Не хотелось предавать лисицу. А по дороге домой я вдруг поняла, что больше не думаю о холоде, и что перестала о нем думать как раз тогда, когда случилась эта история с лисицей.

Покровы хвори в тот год были нестойкими, произносит Джордж. Может, тут речь о кожных покровах?

Как это? говорит Эйч.

Может, эта хворь что-то делала с кожей, говорит Джордж. Нестойкие — может, кожа воспалялась или облезала?

Потом она спрашивает у Эйч, когда собирается ехать ее семья.

На первой неделе марта, говорит Эйч.

Новая школа… вздыхает Джордж.

Уже пятая за четыре года, говорит Эйч. Я, можно сказать, привыкла к переменам. Поэтому я такая уравновешенная и социально адаптированная. А теперь твоя очередь.

В смысле? Становиться социально адаптированной? спрашивает Джордж.

Рассказать что-нибудь такое, что тебе вспомнилось, говорит Эйч. Когда мы смотрели те картины.

Прошлый май. Италия. Они едут во взятой напрокат машине обратно в аэропорт.

Какой дворец? спрашивает Джордж.

Палаццо Скиванойя, говорит мать.

Генри запевает на заднем сиденье:

Скифаной, Скифаной, шкипер Ной, шкипер Ной…

Действуешь на нервы, Генри, говорит Джордж.

Мать, в свою очередь,