Читать книгу - "Блики, или Приложение к основному - Василий Иванович Аксёнов"

Тут же, в ограде, и бельё стирает Василиса. От доски стиральной разогнулась – и говорит:

– Здорово… Гнусу натащил…

– Переночую, Василиса, – говорит Несмелов. Не спрашивает – сообщает. Сказал, снял фуражку с головы, пот со лба платочком вытер, вытер им и тулью фуражки изнутри, насадил фуражку снова на затылок, платочек в карман спрятал, из планшетки вынул папиросы и говорит: – Ну, мать честная, и жара.

– Окстись, – говорит Василиса, испугалась будто сильно. – Сёдни нельзя!

– А чё тако? – удивляется Несмелов. И папиросу в пачке задержал, из пачки вон её не вытащил. Замер. Стоит. И не моргает даже – так он удивился.

– А сам как будто и не знашь!

– Не знаю, – говорит Несмелов, замигав глазами теперь часто, словно что-то в них попало.

– День-то, месяц какой, вспомни! – говорит Василиса. – Когда тятенька-то помер! – Руки о подол юбки от пены мыльной обмахнула. И говорит, перекрестившись: – Царство ему Небёсное.

– А-а, да, ну да… Ну ладно… это, – забормотал Несмелов. И говорит: – Ещё же думал, ехал, чёрт возьми…

– Не чертыхайся, – перебивает его Василиса.

– Забыл совсем… замотался, – говорит Несмелов. И говорит: – Пойду к Фостирию проситься.

– Там и проситься нечего, – говорит Василиса. – И сам хозяин будет рад-радёшенек приветить, ещё от стястя бы не помер… но, а то – проситься… Мимо-то проезжал, дак, поди, видел, там и окно, наверное, раскрыто настежь – ждёт таперь там не дождётся, он идь лёжмя век-то, дак как маленький.

Папиросы – но уже не в планшетку, где от поту сохранял их, а в нагрудный карман гимнастёрки – затолкал Несмелов; курить не стал – расхотелось. Не стал тут дольше и задерживаться. Отвязал коня, лишив его редкой за последние сутки возможности понежиться в покое, из спасительного дыма вывел и, седло на нём поправив, из ограды вон подался, а в воротах резко вдруг остановился – конь ему мордой в спину даже ткнулся, как только ткнулся, так и отвернулся тут же, уши прижал, чтобы не слушать от хозяина пустого, и на верею начал пялиться.

– Спишь на ходу!.. Ворота, что ли, в первый раз увидел?! – говорит коню Несмелов. Сказал, в сторону чуть отступил после. И говорит, на Василису оглянувшись:

– Ты, Василиса, соберись тут, – сказал так и умолк, будто задумался о чём-то; раздавил пальцем слепца за ухом у коня, о коня же палец вытер; разглядывает теперь палец.

– Чё тако?.. Куды мне собираться? – спрашивает Василиса. – В дом темничный повезёшь? – и, улыбаясь вяло, говорит: – А я ничё нигде пока не своровала, а фулюганить – дак не пью всяку гадось… как некоторые.

Парунья что-то всполошилась, закудахтала встревоженно, перья взъерошила, взлетела вдруг невысоко и, выставив вперёд когтями лапы, метнулась разъярённо в сторону крапивы. Кота там, в крапиве, словно и не бывало никогда – так только: тень какая-то перетекла через забор стремительно. Свинья, разбуженная расшумевшейся наседкой, приподняла рыло, постонала и, не размыкая век, снова плюхнулась им в пыль.

– В Каменск поедем, – говорит Несмелов. – Я туда съезжу на день или на два, как там получится, пока не знаю… вернусь с телегой. Будь готова… Чё лишь важное, а всё-то не потащим… Триста лет, наверное, копили… от царя ещё Гороха… от Петра-то, инператора, дак это точно. Корчага треснет пополам, и ту хранят, ну, мать честная!

– Ну дак и ладно, а тебе-то чё за дело? – говорит Василиса. – Не ходить тебе, не спотыкаться.

– Да мне-то чё, мне-то ничё, конечно, так я это, к слову только, – говорит Несмелов. – А чё ты сразу… как парунья.

– А то что нече и болтать… И копили, да тебя не спрашивали.

Конь уши приподнял, навострил их – слушает. Не бывало у Несмелова ещё такого любопытного.

– Я не болтаю… Чё останется, шибко уж тебе нужное, – говорит Несмелов, на коня взглянув неодобрительно, – с чем расстаться сил не хватит, потом, наведываться сюда буду, чё негромоздкое, забирать стану… Ещё и куриц, тех в курятник вон – и на телеге… можно не сразу – тут не сдохнут.

Распустив заткнутый за пояс фартук, вытерла лицо им Василиса – долго вытирала, – фартук на юбке расправила, чтобы не морщился, и ещё немного помешкала, а после, указав на крыльцо рукой, и говорит Несмелову:

– А этот?

Взглянул Несмелов на Макея. Макей – сердито на него. Хохотнул первый коротко и:

– Нет, – говорит, – куда с собой такого строгого? Людей в Каменске пугать… Дом, сидит, пусть караулит. Страшное дело, какой грозный… Как абрек… Ещё тесак в руках, ты посмотри-ка, таким и голову снесёшь кому – не крякнет… но, – говорит. И говорит: – Чудная ты.

– А тот? – кивнув на избу, спрашивает Василиса.

Пробежал Несмелов глазами, как по буквам, по трём тёмным, кривым оконцам покосившейся в сторону улицы избы, с пыльной под ними, курицами изрытой, укреплённой кольями и пихтовыми плахами завалинкой, насыпанной по самые наличники, на одном из оконцев задержался взглядом чуть дольше, чем на остальных, и говорит:

– И тот, конечно… Чё смешишь-то.

Сказал так, тут же круто развернулся и, ворота полыми оставив, прочь подался, уводя с собой коня.

Погостил Несмелов сколько-то у Адашевских, чаю шиповного выпил с Фостирием и с Фистой, без Фисты уже – с её согласия, но без её поддержки и участия, – вдвоём с Фостирием помянули ладно Харлама Сергеевича, всяческих благ щедро покойному, ровно пять лет тому назад отошедшему мирно ко Господу, по старой дружбе пожелали на том свете, потолковали о насущном, поговорили о пустячном, пропели не в