Читать книгу - "Возвращение в Триест - Федерика Мандзон"

с близкими родственниками. Он даст сигнал убить свою жену, или она окажется быстрее. Они потащат всех за собой, будут сводить счеты под прикрытием общественного мнения. Мы напишем, что они на каникулах и что в стране все хорошо, лучше некуда. Приедут новые люди. Потом избавятся от тех, кто сделал грязную работу. Перемены! Полный вперед! Будут ждать, что один из новых совершит ошибку.

Мне снятся безумные сны, снятся роботы, которые занимают министерские кресла.

Блокнот не исписан до конца, так что, возможно, это тот самый, который у него отобрали. Последняя заметка, которую удается прочесть, относится к 29 апреля:

Выпьем же за новый правительственный класс! Появились новые буржуа, аппаратчики. Они занимаются бизнесом, пока он есть. Auf wiedersehen[58], рабочий народ! Пришли новые буржуа! – Националисты! – Не говорить с ним об этом!

Она закрывает синий блокнот. Ей кажется, что она заглянула в жизнь, где у бессмыслицы есть своя логика и постоянная тревога в порядке вещей.

Возвращаясь в дом на Карсте, отец шутил легко, слегка возбужденно, только в последние годы появились долгие паузы и вспотевшие ладони. Все эти легенды о маршале и стране братства и единства, все эти мужчины и женщины с захватывающими жизнями, и, значит, рассказы, которые обволакивали ее в детстве, – всего лишь попытка забыть топот сапог, поднимающихся по лестнице дома посреди ночи, способ обрести мир, изобретая историю, которая изменяет реальность?

Альме нужно выпить кофе, стакан воды. Но она дошла только до половины коробки.

Она должна дойти до дна. Она идет в ванную, делает глоток воды из-под крана, приближает лицо к зеркалу, касается его носом, приглядывается: нет, в ее глазах нет желтых крапинок. Доктор душевнобольных наврал, она больше не девочка. Она подставляет запястья и ладони под холодную воду, потом проводит ими по шее, не вытирая.

Возвращается в комнату, садится на пол и снова принимается за коробку. Синий блокнот на кровати. Она вытаскивает стопку открыток, перетянутую резинкой, все адресованы ее матери. Пионерская синяя пилотка с красной звездой, которую она не могла найти. Теперь-то она понимает, что ее забрала мать, но не выбросила, а бережно сохранила, как в ее семье хранилось приданое для дочери: Альма берет ее в руки и пытается расправить, напяливает на голову и заглядывает в зеркало – пионерка, всегда готова!

Ворох газетных статей, там есть ее материалы из Белграда во время войны. На самом дне коричневая папка с ее именем, написанным маркером. Внутри она находит стопку линованной бумаги с напечатанным на пишущей машинке текстом. Январь 1993, май 1993. Белград. Она задумывается – это дело рук ее отца или Вили. Страницы написаны на языке, который теперь называется сербским. Заметки из одной строчки, часто только место, дата и время. Ее перемещения на трамвае, пешком, под снегом, по солнцу, когда шел дождь дни напролет. Бар, куда она ходила выпить пива с Вили или с Верой, несколько раз. Потом отчет, слово в слово того, что она говорила однажды в университете. Встреча с Миро и его кинематографические мечты. Имена детей, с которыми она однажды прыгала через скакалку во дворе блока № 12, три ребенка, двое восьми лет и один шести. Она забыла об этих детях. Там указаны даже их адреса и имена родителей. Комната в студенческом общежитии, в которой она ночевала один раз, когда не вернулась домой. Какие овощи она покупала на рынке. Тот раз, когда она сунула горсть немецких марок в карман фартука старухе, продававшей лук; та вроде бы и не заметила, но кто-то заметил вместо нее и потом его допрашивали. Телефонные разговоры. День на Дрине, помидоры, которые им подарили, и все остальное. Несколько копий ее статей. Она их не читает. Ничего не читает.

Она слышала, что на некоторых людей ведется досье, но никогда не думала, что это ее касается. Никто никогда не останавливал ее на улице, не подходил к ней, когда она делала покупки, никто никогда не стучал в дверь квартиры в блоке № 12, хотя порой полиция останавливала кого-то в доме.

Альма роняет личное дело на колени, откидывается на бортик кровати и закрывает глаза. Следили все, Боже мой, всегда следили все, и «жучки», о которых говорил отец, были не насекомыми. Теперь она задумывается, не благодаря ли Вили те дни для нее проходили в неведении. Под защитой образа наивной иностранки, которая всегда понимает меньше, чем думает. «Он попросил меня помочь подготовить эту коробку» – потому что у Вили были недостающие элементы. Необходимые для понимания.

Это еще не все, на дне пачка газетных вырезок, перевязанных красной лентой. Наверху листок, почерком отца: Важно!

И она читает одну за другой статьи, не больше десятка, из разных газет. Хроника процесса в Гааге, который должен был исправить несправедливости поспешного мира и наказать виновных в геноциде или преступлениях против человечности, грань тонкая, разница решающая. Процесс длился две недели.

Статьи относятся к периоду сбора доказательств. Концентрационные лагеря, мужчины, расстрелянные в тренажерных залах, изнасилования как орудие войны, братские могилы, поспешно перекопанные, останки, растащенные и рассеянные по лесам и пещерам, и Сребреница, главное – Сребреница. Восстановление фактов прокурорами было тяжелым, защита обвиняемых – изнуряющей и бесконтрольной, доказательства – трудно собираемыми. Особая благодарность выносилась журналистам, в этой последней войне сенсационные новости выламывали руки политикам, заставляли всех не мешкать, иногда спасали жизни. А когда невозможно было спасти, собирали доказательства для будущей памяти, чтобы то, что произошло, не отрицалось. Среди тех, кто предоставил важные доказательства, упоминался Вили Кнежевич, фотограф, сопровождавший сербских солдат, он работал под чужим именем, чтобы задокументировать их преступления и, где это было возможно, спасти чью-то жизнь, рискуя быть расстрелянным.

Более подробная статья с отрывком из интервью. На вопрос, почему от первого года, когда он начал сопровождать отряды сербской теробороны, не осталось никаких фотосвидетельств, он просто отвечает: «Они забрались ко мне домой и выкрали фотографии».

«Вы не сохранили негативы?» – «Нет».

«У вас есть предположения, кто мог это сделать?»

«Нет, но думаю, за мной следили».

Альма встает. Ты ничего не знаешь. Он не рассердился, не стучал кулаками, не кричал. Он просто счел, что то, что он делает, гораздо важнее их двоих, и не оправдывался.

Она недоумевает, почему отец никогда ей об этом не говорил, почему он сохранил статьи, но не показал их ей сначала, не признался, что он гордится этим мальчиком, который в конце концов показал себя самым решительным из них всех. Но она знала, что такого рода вещи не в его характере. События развивались своим чередом, и либо