Читать книгу - "Снег в августе - Пит Хэмилл"

им задал… Но это сделали за него другие – парни попятились, когда к Луису пришла подмога. Джаббо уложил рыжеволосого. Ральф врезал загорелому по яйцам. Тот, которого звали Луис, схватил крикуна за волосы и опустил его голову на сиденье. Юноша взвизгнул.

– Да ты меня ранил, мать твою!

– Да хрен там, – сказал Луис. – Я тебя убил. – И еще раз шваркнул его головой о сиденье.

Рабби Хирш внезапно очнулся и решил присоединиться к действию, но везде мелькали кулаки и ноги, и его оттеснили назад. Он уронил очки и шарил в их поисках по бетонным ступеням, но тут его настигли двое дурных парней и начали пинать. Майкл схватил костыль и рванулся к рабби, но Флойд и Сэм усадили его на место. «Посиди, посмотри», – сказал Флойд. Он схватил одного из парней, напавших на рабби Хирша, развернул его лицом к Сэму, и тот его вырубил одним ударом. Второй испуганно наблюдал за ними. Флойд ударил его в живот, и тот согнулся, а затем получил удар в зад и покатился вниз по ступеням.

Наконец все стихло. Шестерка крутых парней была повержена. Кровь, стоны, вопли. Рабби Хирш нашел-таки свои очки и изумленно смотрел вокруг. Флойд и Сэм вернулись на свои места. Сели и профсоюзники.

– Не дадут, мать их, игру спокойно досмотреть, – сказал Луис.

– Эй, Луис, может, хот-дог съешь? – спросил один из его друзей.

Появились с десяток полицейских, плотных и розоволицых ирландцев в синей форме, с дубинками наготове. Рабби Хирш все еще стоял в растерянности, глаза его были широко раскрыты. Один из копов посмотрел на избитых молодчиков, а затем на рабби.

– Ваша работа? – спросил он.

– Жаль, но нет, – сказал рабби.

– Они во-он туда пошли, – крикнул один из профсоюзников. Флойд и Сэм впервые за все время рассмеялись.

– Кто «они»? Кто это сделал?

– Евреи-ветераны, офицер.

Копы подняли парней на ноги и увели с собой. Весь сектор захлопал в ладоши. Луис встал, повернулся лицом к болельщикам, приподнял шляпу и поклонился.

– Вот это мясорубка! – сказал рабби Хирш, смеясь и потрясая кулаком. – Вот это большая, великая, отличная чертова мясорубка!

30

Четвертого июля Майкл смотрел с крыши фейерверки – взрослые кричали «ура», а шум стоял такой, будто идет артобстрел. Сонни и Джимми не пришли. Они были на улице, тем самым разделяя мнение остальных по поводу Майкла.

Потянулись дни – Майкл слышал смех с улицы, плюханье мячей, вспыхивающие и затихающие перебранки. Во всем этом ему уже не было места. Мир Майкла ограничился квартирой и крышей, комнатой и подвалом да вылазками в «Грандвью» в вечера, когда мама работала. В темноте кинозала он смотрел «Двойную страховку», «Каждому свое» и «Винтовую лестницу», представляя себя плетущим интриги с Барбарой Стэнвик, вальсирующим с Оливией де Хэвилленд в Лондоне и охраняющим Дороти Макгуайр в огромном зловещем доме. А когда фильм заканчивался, он снова становился на костыли и ему снова предстояло ковылять домой по улицам куда более опасным, чем киношные. Идя домой, он нередко чувствовал себя пятилетним малышом, которого везде водит мама.

Оставаясь один дома, он запоем читал «Волшебную страну знаний». Идя с мамой в «Грандвью», он заходил в читальный зал библиотеки и справлялся в книгах о том, что не упоминалось в «Волшебной стране». Он проглотил «Пиратов южных морей» Говарда Пайла, и «Приключения Тома Сойера», и «Капитана Блада». Но ему было уже не с кем поделиться этими воображаемыми приключениями, как он обычно это делал в летнюю пору. Он не мог пересказать истории своим друзьям, не мог обсудить подвиги книжных героев. И не мог даже попытаться вписать эти книги в реалии улицы.

Иногда по утрам к нему заходил рабби Хирш, и в эти дни всегда мама оказывалась дома. Они пили чай. Майкл и рабби занимались языком. Иногда к ним заглядывала еще и миссис Гриффин – расспросить Майкла о том, чтó ему снилось. С рабби она была вежливой. Он с ней общался строго формально. Затем, словно шпион на опасном задании, рабби уходил, избегая попадаться кому-либо на глаза. Где-то здесь, на свободе, все еще оставались любители свастик.

Когда Майклу сообщили его школьные оценки, настроение его на какое-то время поднялось. Средний балл был 99, однозначно самый высокий в классе. Но отпраздновать аттестат было не с кем, кроме мамы, – она принесла из булочной печенье и заварила вкусный черный чай.

Вечером того же дня, когда он получил свои оценки, Кейт сообщила ему ужасную весть. Отец Хини уходит из собора Святого Сердца – ему пришло новое назначение: в далекую Южную Америку. Настроение, приподнятое было высокими баллами, снова опустилось, и он принялся упрашивать маму отпустить его в собор попрощаться с отцом Хини. Может быть, он отправляется в Доминиканскую Республику, где у рабби Хирша остались друзья. И он был уверен, что и рабби Хирш тоже хотел бы попрощаться. Но Кейт Делвин настояла на том, чтобы дождаться, когда у нее будет выходной; Майклу было все еще опасно появляться в округе. А когда они наконец добрались до церкви на трамвае, отец Хини уже успел собрать вещи и уехать. Майкл почувствовал себя так, будто вся армия союзников ушла с поля боя.

Ведь святой отец был не единственным, кто покинул эти края. Почти каждую субботу они видели фургоны с мебелью и одеждой, направляющиеся на Лонг-Айленд или в Куинс. Первыми снялись с места ветераны, которым по новому закону давали ипотеку, и они обзаводились частными домами с собственными въездами, газонами и заборами. С улиц пропадали знакомые лица. В одно субботнее утро с первого этажа съехал Билли Дорриан, и на его место въехали Корриганы, у которых были дети четырех, трех и двух лет. Затем Майкл услышал от мамы, что Чарли Сенатор, бросив свою работу, уехал в место под названием Левиттаун. Он вспомнил тот день, когда отец Хини вместе с Чарли Сенатором и другими ветеранами отчищали синагогу от свастик, и подумал, кто бы мог взять на себя смелость это сделать, случись такое сегодня.

Денно и нощно его голова полнилась словами и ритмикой идиша. Он работал над алеф-бейс[48] – осваивал алфавит. Каждое утро он приветствовал маму: ви гетс?[49] И она неизменно отвечала: и тебе самого лучшего утра. Он усвоил, в чем разница между шлемилем и шлимазлом: шлемиль[50] входит в гостиную, кланяется хозяину дома и спотыкается о дорогой торшер; торшер падает шлимазлу[51] на ногу и делает перелом. Гарольд Стирнс со второго этажа был нудный шлуб[52]. Шатун-Скорлупка из «соколов» был гроббер юнг, глупый юноша – тупой, как сказала бы мама. Сколько гонифов[53] было среди посетителей бара Кейсмента и кто из них мог бы потянуть роль большого махера[54], который им был нужен позарез? Куча суетливых гонифов и ни одного махера. Он сказал маме, что ша означает одно и то же на идише и английском, и она сказала: ого, это, выходит, еврейское слово. «Соколы» были хазераи, свиным мясом, пожирателями мусора, объедков, животными. Всем им место на бейс-ойлем[55], в шести футах под землей. А как насчет полицейских? Бупкис[56] – вот и все, на что они способны. Ни на что. На зилч[57].

На второй неделе июля Майкл возобновил свои походы в синагогу к рабби Хиршу. На этот раз каждый вторник («четверг мы будем делать, когда твоя нога – она станет лучше») и утром в субботу, чтобы заодно и выполнить все, что положено шабес-гою. Отец Хини назначил алтарного служку взамен Майкла, но тот уехал в летний лагерь отдыха, и Майкл настоял на том, чтобы ему вновь поручили его обязанности. Проблема была лишь в одном: мама потребовала, чтобы он везде ходил только с ней, даже по утрам в субботу, и от этого он чувствовал себя совсем маленьким мальчиком. Он возражал: в столь ранний час «соколы» уж точно дрыхнут от выпитого накануне пива.

– А предположим, – сказала она, – что