Читать книгу - "Родники рождаются в горах - Фазу Гамзатовна Алиева"

любого из наших соседей! Но я была далеко от родных мне людей… Передо мной возникли наша маленькая делянка и лицо моей матери, склонившейся над созревающими колосьями…

Мажид подбадривал меня:

— Теперь-то уж тебе нечего плакать, Патимат. Скорее на почту. Пошлем телеграмму в аул.

— Мажид, милый Мажид! Если бы не ты…

— Хорошо, Патимат, хорошо! Куда мы пойдем сегодня?

— Пойдем побродим по Москве, сходим в Третьяковскую галерею.

…Я проводила Мажида на вокзал и первый раз совершенно одна возвращалась обратно. И добралась бы вполне благополучно, если бы не последний переход через улицу. Неподалеку от общежития я забыла обо всех правилах, проскальзывая между останавливающимися машинами, и побежала через дорогу. Дважды прозвучал свисток. Я не знала, что означают эти свистки. И вдруг передо мною появился милиционер.

— Штраф! — сказал он, открывая сумку.

— Что? — удивилась я.

— Вы перебежали улицу в неположенном месте.

— Но мне надо в общежитие…

Теперь уже настало время удивляться милиционеру. Он внимательно на меня посмотрел, чему-то улыбнулся.

— Ну, ладно, гражданка. Идите в свое общежитие. Учитесь соблюдать правила уличного движения…

Я тихо пошла. Он, по-прежнему улыбаясь, смотрел мне вслед…

В общежитии было пусто. Соседок по комнате не было. Около их кроватей стояли чемоданы. Один был полуоткрыт, — видимо, хозяйка его перед уходом торопилась. И вдруг мне стало стыдно за мой запертый огромным замком чемодан. Я вынула ключ, завязанный в уголок носового платка, положила на шкаф свой огромный замок. Теперь и мой чемодан был отперт… Замок нам в дальнейшем очень пригодился — мы им кололи орехи, которые присылали в посылках.

— Ну, Клава, что у нас есть, кроме сырой картошки? По кастрюлям гуляет семибалльный ветер! — засмеялась Люба, входя после лекции в комнату.

— Как-нибудь дотянем до завтрашней стипендии, — отозвалась Клава. — Устроим пир горой.

— Придется вывернуть кошельки, — предложила я, кладя на стол медные монеты…

Когда я с селедкой и хлебом вернулась из магазина, Люба чистила картошку, Клава собирала со стола книги.

— Хлеб, картошка и селедка — вот банкет студенческий.

Мы весело ужинали, как вдруг Клава спохватилась?

— Девочки, мне ведь на свидание!

— Ну, подумаешь, свидание! Не ходи сегодня! Алеша еще больше тебя будет любить, — сказала Люба.

— Что вы, девочки! Он такой обидчивый!

— Во избежание кровопролития на почве ревности соберем Клаву на свидание! — выкрикнула я.

— Это тебе не Кавказ! — засмеялась Люба. — Тут все обойдется мирно.

За полчаса мы общими усилиями «собрали» Клаву. Кто-то из девушек принес новую жакетку, другая надела Клаве на шею бусы, третья проявила незаурядные способности в качестве парикмахера. Клава казалась очень нарядной и довольной. Вдруг она сморщилась:

— Девочки, стрелка!

— Что за стрелка? — спросила я.

— Чулок! Чулок! — Клава подпрыгивала на одной ноге.

— Это беда уже непоправимая, — мрачно изрекла Света.

— Может быть, поищем? — Несколько рук рылись в связке старых чулок. Наконец подходящий нашли. Он был, правда, чуточку светлее.

— Алеша не заметит! — решили мы, и Клава вихрем вылетела из комнаты.

Не успела за ней захлопнуться дверь, как снова распахнулась. Сережа, наш однокурсник, протянул мне сложенную бумажку:

— Патимат! Тебе телеграмма.

Я с волнением прочитала вслух:

— «Поезд 93, вагон 7, встречай двадцатого Омардаду. Мажид».

Я бегала от одного вагона к другому, пока не очутилась у седьмого. Пыталась ворваться в тамбур, чтобы поскорее обнять Омардаду, но мне помешал встречный поток пассажиров. Наконец в серой папахе, в праздничном гужгате появился Омардада. Даже сквозь шум, царивший вокруг, был слышен серебряный перезвон на его нарядном поясе. Кинжала я не увидела… зато под мышкой он держал аккуратно сложенную андийскую бурку. Сойдя на платформу, старик выпрямился, приложил, по всегдашней привычке, козырьком руку ко лбу и осмотрелся. За ним с хурджинами Омардады на плечах стоял известный мне по фотографии на Доске почета наш тракторист Селим. Я подбежала к Омардаде, но на шею к нему не бросилась — столько в старике было величественной степенности и подтянутости, что я постеснялась.

— О Патимат, Патимат! — Омардада положил мне руку на плечо. — Тебя и не узнать.

— Скажи, дорогой, как мама, Халун? Здоровы ли? Говори скорей!

— Все хорошо. Приветы от всех, соскучились по тебе.

— А вы приехали неожиданно! Почему?

— У нас в горах, дочка, так гостя не встречают. У него три дня даже имени не спрашивают, ведут с ним разговоры… Хоть ты и в Москве, но нельзя забывать обычаи гор… А ты сразу вопросы задаешь.

— Мы приехали на выставку, Патимат, — объяснил тракторист.

Я, как хозяйка, шла немного впереди и показывала гостям город. Омардада был сдержан, ничему не удивлялся, пока не очутился на эскалаторе в метро. Он вытаращил глаза, седые брови его дергались.

— Машаллах! Машаллах![10] Какое чудо! Вот так подниматься бы на наши горы, — бормотал он в полном восторге.

Поднявшись, он выразил желание спуститься таким же образом. Я его охотно проводила, гордясь, что сумела удивить невозмутимого старика.

В гостинице Омардада перетрогал все руками, несколько раз открывал краны с холодной и горячей водой, пощупал кровати, постучал по батареям.

— Машаллах! Машаллах! Это, наверное, и есть рай! В твоем доме тоже есть горячая и холодная вода?

— Есть, Омардада.

— Жаль, что я не взял с собой Халун, она ведь ни одному слову моему не поверит.

— Я буду свидетелем, — засмеялся Селим.

Вечером Омардада поехал ко мне в общежитие. Он обязательно хотел увидеть «мой дом». Студенты с удивлением оглядывались на седого горца, в мою комнату набилось много народу. Старик сначала ничего не замечал, внимательно осматривал скромную обстановку, кое-что опять трогал руками и задавал мне всякие вопросы.

— Как у вас много земли даром пропадает! Почему, Патимат, вы не посеете здесь пшеницу? Только трава, цветы да деревья.

— У нас на опытном участке пшеница, Омардада.

— Земля пропадает. Жаль, жаль!

Потом Омардада обратил внимание на моих подруг.

— Скажи им, Патимат, что я говорю. Хорошие, красивые девушки… — Он охотно давал им примерить свою папаху, позволял любоваться старинным поясом. Наконец он взялся за свои хурджины.

— Вот это послала тебе, доченька, Халун. — Он подал мне красный узелок. — А вот это от Парихан. — Старик вынул сверток, обернутый белым платком.

— Клава! — крикнула я. — Пока я здесь все разложу, позови девочек.

Чего только не прислали мне мама и Халун! Мед, грецкие орехи, чуду, сушеное мясо, брынзу, хлеб! Хлеб, выращенный мамиными руками и ею же испеченный. На минуту я закрываю глаза и вижу ее руки, обнаженные до локтей. На доске две горки пышного теста, они догоняют друг друга, поднимаются, увеличиваются. Мамины руки окунаются в тесто, как в пену, отрывают от него кусок. Она ловко перебрасывает