Читать книгу - "Даниэль Друскат - Гельмут Заковский"

настроение вконец испортилось. Они хмуро ковыляли позади отдельной группкой, и лишь теперь, спустя столько времени после похорон, когда обычно полагалось в учтивой беседе вспоминать усопшего или же всякие страшные случаи с соседями, на их лицах отразилось искреннее страдание — ей-богу! — губы поджаты, глаза злые. Мужчины и глянуть на своих благоверных не смели, ни один не сомневался: стоит прийти домой, и подымется брань и крик, от этого у них только пуще разыгрывалась охота продолжить пьянку, хотя всем уже смертельно опостылела организованная Штефаном демонстрация. Макс по-прежнему твердо шагал впереди, закатав штанины черного костюма, песок на дороге был тонкий, как зола, и пылью вздымался вверх от каждого шага, а позади Штефана в нерешительности плелись через поля жалкие остатки его разбитой армии. Так вот шествие добралось наконец до развилки неподалеку от холма.

Сюда, на обочину дороги, лесничий велел сложить предназначенный к вывозу строительный лес — бревна приглашали отдохнуть. Виденбек и Хинц скорее швырнули, чем посадили на них гармониста. Измученные женщины неспешно расселись на пригорке. Тяжелые праздничные наряды оказались в дороге самой настоящей обузой, и теперь некоторые со свирепой решительностью скинули дорогие черные парадные шали и подстелили под себя, хотя обычно обращались с ними благоговейно, как с реликвиями. Все это не предвещало ничего доброго, но гармонист спьяну растерял все художественное чутье и, не догадываясь о дурном настроении людей, почему-то вообразил, что своим молчанием они подзадоривают его — вот он и ударил по клавишам, пальцы соскользнули, и в двадцатый раз, фальшиво взвизгивая, грянула та самая мелодия, которую уже никто больше слышать не мог: «Сегодня нам так весело, сегодня к нам радость пришла».

Штефан протер носовым платком кожаную ленту внутри цилиндра и рявкнул:

«Заткнись!»

Гармонист испуганно вытаращил глаза:

«Хочешь похоронную?»

«Заткнись, пьянчуга! — скомандовал Штефан и стал разъяснять спутникам очередной тактический ход. — В Хорбек нам можно только после наступления темноты. Предлагаю спуститься в Альтенштайн и перекусить в трактире».

Он было собрался пошутить, чтобы подбодрить народ, как вдруг с травы поднялась фрау Виденбек, статная красивая женщина, наследница вроде Хильды. Однако в отличие от Штефановой жены Мария Виденбек ни разу не позволила себе выпустить из рук бразды правления, и супруг смирился. Знал, видать, что́ получил: женщина была сметливая, прилежная в любой работе и в постели тоже — так поговаривали среди мужиков, — не как другие хозяйки. Так вот, фрау Виденбек встала, подняла с земли шаль, энергично встряхнула и ловко набросила на плечи, только кисти разлетелись.

«Я иду домой. Скотину пора кормить!»

И сразу почти все женщины как по команде хором закричали:

«И мы тоже!»

Они поднялись с обочины, отряхнули юбки, махнули шалями и одна за другой подошли к Марии:

«Что? — взвился Штефан и простер руку к Виденбеку. — Увиливаешь?»

Мария Виденбек ответила за мужа. Она скрестила руки на пышной груди, воинственно вскинула подбородок и неторопливо шагнула навстречу Штефану. При этом она, не мигая, смотрела ему в глаза:

«Хозяин, который забывает собственную скотину, пусть даже ради важного дела, пусть даже из-за крестин или похорон, — такой хозяин ничего не стоит!»

Как и следовало ожидать, бабы в один голос поддакнули.

Штефан расценил это как предательство.

«Нельзя же так, Марихен, — тихо сказал он. — Вы что же, собираетесь просто-напросто сдаться?»

Фрау Виденбек заговорила с ним, как с обиженным ребенком:

«Мы сделали тебе одолжение и пошли на похороны. Позабавились, и будет». А сам Виденбек — Штефан готов был пришибить его на месте — махнул напоследок цилиндром и крикнул:

«Слышь, не страдать же моим коровам от твоего упрямства!»

Уму непостижимо.

«Да неужели вы все мозги порастеряли и не понимаете? — рявкнул Штефан. — Ведь только из-за того, что нынче вам приспичило задать скотине корм, завтра вы всей скотины лишитесь, причем навсегда!»

Он прошелся вдоль шеренги крестьян, уговаривая и заглядывая в лицо каждому в отдельности, но читал на лицах недовольство или в лучшем случае недоумение, нерешительность. Никто, казалось, его не понимал. Он стукнул себя рукой по лбу, как бы в отчаянии от такого тупоумия, посмотрел на вечернее небо, словно желая просить богов о помощи, но помощи ждать не от кого. Почему Хильда промолчала? Почему не поддержала его? Она стояла поодаль, опустив голову и плечи — воплощение женского горя, — господи, ну и подругу жизни ему бог послал!

В этой отчаянной ситуации лишь один человек сохранил верность Штефану — пьяный гармонист. Он, шатаясь, подковылял к Максу и заплетающимся языком изрек:

«Я тебя, браток, не брошу, пойду с тобой в Альтенштайн. Идем, браток, тяпнем еще по маленькой!»

Ехидный смешок в кучке крестьян.

«Вот тебе и компания, Макс!» — сказала красотка Виденбек.

«Пошли, тяпнем по маленькой!» — Гармонист пытался обнять Штефана, тот с отвращением оттолкнул его:

«Катись ты отсюда, забулдыга несчастный!»

Обессиленный музыкант рухнул на землю; Хильда помогла ему встать на ноги, он погрозил кулаком:

«Эх вы, деревенщина спесивая! Все равно вам несдобровать!»

Потом он, шатаясь, побрел вниз к Альтенштайну, обнимая то одно, то другое придорожное дерево, и наконец скрылся за поворотом.

Виденбек предложил жене руку, та подцепила его под локоть, потупилась и величаво наклонила голову в знак прощания со Штефанами. Остальные восприняли это как приглашение и последовали за парой, которая теперь возглавила процессию вместо Штефана. Все торопились. Штефан некоторое время наблюдал за ними: крестьянки покачивали бедрами, ритмично колыхались юбки, сомнения нет — шествие вновь упорядочилось.

«Болваны, — презрительно воскликнул Штефан и швырнул цилиндр в грязь, — у баб на поводу идут».

Хильде вечно приходилось убирать за мужем: подобно всем широким натурам, Макс был склонен к неряшливости. Она привычно нагнулась, подняла шляпу и, прежде чем вернуть ее мужу, рукавом платья навела блеск. В голосе ее дрожали слезы:

«Мы несправедливо обошлись с Даниэлем».

Штефан возмущенно посмотрел на жену: вон оно что! По Даниэлю горюет. А он-то думал!

«Вот как? — сказал он. — Несправедливо? А как поступили со мной? Справедливо было бы, если бы правительство издало закон: все должны вступать в кооператив. Закон положено соблюдать. Но унижать человека, личность, меня... — он прижал руки к широкой груди, — принуждать меня, да-да, принуждать к добровольному вступлению такими средствами — это мерзко. Как аукнется, так и откликнется. Вот что я хотел показать Друскату и его людям».

«Так ты ничего не добьешься!» — отрезал Крюгер. Он был единственным из мужиков, кто