Читать книгу - "Сказки века джаза - Фрэнсис Скотт Фицджеральд"

Пускай все считают, что танцы плохи —

Святой Витт замолит все наши грехи.

Пусть прахом летит этот мир – ну а я…

Контрабас и скрипки слились в финальном аккорде. Она замерла на цыпочках, стараясь сохранить равновесие, все ее мускулы были напряжены, юное лицо остановилось, она неподвижно смотрела в зал – этот взгляд одна девушка впоследствии описывала как «такой изысканный, загадочный», – а затем, не поклонившись, бросилась за кулисы. Вбежала в гримерную, сбросила с себя концертное платье, надела обычное и, выскочив на улицу, поймала такси.

В квартире было тепло – квартира была небольшой, на стенах висели художественные репродукции, на полках стояли книги Киплинга и О’Генри, которые она однажды купила у голубоглазого коммивояжера и изредка перечитывала. В комнате стоял гарнитур из нескольких стульев, не очень удобных, и лампа с розовым абажуром, на котором были изображены ласточки в удушливо-розовых облаках. В комнате было несколько красивых безделушек, безжалостно враждебных друг другу, жертв чужих беспокойных вкусов, изредка приводившихся в действие. Завершала обстановку огромная картина в дубовой раме – вид Пассайка с железной дороги в Эри. Все вместе выглядело отчаянной полуэкстравагантной-полуубогой попыткой создать обстановку радости и веселья. Марсия отдавала себе отчет в том, что попытка не удалась.

Вот в эту комнату и вошел «вундеркинд», и неловко взял ее за руки.

– Я все время шел за вами, – сказал он.

– Ах!

– Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж, – сказал он.

Ее руки протянулись к нему. Она сдержанно-страстно поцеловала его в губы.

– Вот как?

– Я люблю вас, – сказал он.

Она снова его поцеловала, а затем с легким вздохом упорхнула от него, полулегла в кресло и затряслась от смеха.

– Ты… вундеркинд! – воскликнула она.

– Очень хорошо, зовите меня, как вам нравится. Я как-то сказал вам, что я на десять тысяч лет старше вас – так и есть.

Она снова засмеялась.

– Мне не нравится, когда меня отвергают.

– Никто никогда больше не посмеет вас отвергнуть.

– Омар, – спросила она, – почему вы решили на мне жениться?

«Вундеркинд» встал и засунул руки в карманы.

– Потому что я люблю вас, Марсия Мидоу.

И она перестала звать его Омаром.

– Милый мальчик, – сказала она, – вы знаете, я вас почти люблю. В вас что-то есть – не могу сказать что, – что заставляет мое сердце биться чаще всякий раз, когда вы рядом со мной. Но, дорогой мой…

Она замолчала.

– Но что?

– Многое. Хотя бы то, что вам всего восемнадцать, а мне почти двадцать.

– Ерунда! – перебил он. – Можно сказать, что мне пошел девятнадцатый год, а вам сейчас – девятнадцать. Это делает нас почти ровесниками – не считая тех десяти тысяч лет, о которых я вам уже говорил.

Марсия рассмеялась.

– Но ведь есть еще другие «но». Ваши родители…

– Мои родители! – яростно воскликнул «вундеркинд». – Мои родители попытались сотворить из меня монстра! – Его лицо стало малиновым от мысли о том, что он сейчас скажет. – Мои родители могут убираться к черту и оставаться там хоть навсегда!

– Господи! – встревоженно воскликнула Марсия. – Вот так вот сразу? На гвоздях, я полагаю?

– На гвоздях? Да, – возбужденно согласился он, – на чем угодно! Чем больше я думаю о том, как они пытались вырастить из меня маленькую засушенную мумию…

– Что заставляет вас так считать, – тихо спросила Марсия, – я?

– Да. На кого бы я с тех пор ни посмотрел – все вызывали у меня зависть, потому что все уже давным-давно знали, что такое любовь. А я раньше звал это чувство «животным инстинктом» – Боже мой!

– Есть еще одно «но».

– Какое?

– А на что мы будем жить?

– Я пойду работать.

– Вы учитесь в колледже.

– Вы думаете, что мне так уж нужен этот диплом?

– Но вы хотите быть магистром, не правда ли?

– Да! Что? Я хотел сказать – нет!

Марсия рассмеялась, быстро подошла к нему и устроилась у него на коленях. Он страстно обнял ее и неуклюже поцеловал где-то в районе шеи.

– Ты, кажется, счастливый, – прошептала Марсия, – но это из разряда иррационального.

– О, не будь такой благоразумной!

– Ничего не могу поделать, – сказала Марсия.

– Я ненавижу расчетливых людей!

– Но мы…

– О, замолчи!

И так как Марсия не умела изъясняться жестами, ей пришлось подчиниться.

IV

Гораций и Марсия поженились в начале февраля. В академических кругах и Йеля, и Принстона это стало настоящей сенсацией. Гораций Тарбокс, имя которого мелькало в воскресных приложениях центральных газет, когда ему еще не исполнилось и четырнадцати, отказывался от блестящей академической карьеры, отказывался от верного шанса стать мировым светилом американской философии! И все это ради «хористки» – репортеры стали именовать Марсию «хористкой» для эффекта. Шумиха продолжалась с неделю, а потом сама собой стихла, как это всегда и случается с подобного рода историями.

Они сняли квартиру в Гарлеме. После двухнедельных поисков, во время которых уверенность в практической ценности академических знаний была безжалостно похоронена, Горацию удалось найти место клерка в «Южно-американской экспортной компании», – от кого-то ему довелось услышать, что экспорт сейчас на подъеме. Марсия собиралась играть еще несколько месяцев – по крайней мере до тех пор, пока он не «станет на ноги». Для начала ему дали сто двадцать пять долларов жалованья, пообещав, конечно же, что оно будет удвоено всего через несколько месяцев, – так что Марсия отказывалась даже обсуждать возможность лишиться тех ста пятидесяти в неделю, которые ей исправно платили.

– Нас можно звать «голова и плечи», дорогой, – мягко заметила она, – и плечам придется потрястись еще немножко, пока хорошенько не встряхнется голова.

– Я ненавижу твою работу, – печально возразил он.

– Но, – решительно ответила она, – твоего жалованья не хватит на квартиру. Не думай, что мне нравится выступать на публике – мне не нравится. Я хочу принадлежать только тебе. Но мне кажется, что я буду выглядеть дурочкой, если только и буду делать, что сидеть в комнате, ждать тебя и считать солнечных зайчиков на обоях. Когда ты будешь получать три сотни в месяц, я уволюсь.

И, несмотря на то что гордость его была сильно уязвлена, Горацию пришлось согласиться, что она говорит мудро.

Март сменился апрелем. Май объявил ультиматум паркам и прудам Манхэттена, и они были счастливы подчиниться. Гораций, у которого не было никаких привычек – у него ведь просто не было времени на их формирование, – оказался покладистым мужем, и, так как у Марсии не могло быть собственных мнений по поводу занимавших его предметов, в семье практически не происходило никаких серьезных столкновений. Их мысли вращались в различных сферах. Марсия выступала в роли практичного «мастера на все руки», а Гораций то по-прежнему существовал в привычном ему мире абстрактных идей, то с ликованием спускался на землю, чтобы воздать толику почитания и обожания своей жене. Она постоянно изумляла его – свежестью и оригинальностью мышления, активной и чистой жизненной энергией и никогда не изменявшим ей юмором.