Читать книгу - "Там, где цветет полынь - Ольга Птицева"

заставил приблизиться. – Так теперь и будет. Пусть другие оплакивают своих мертвецов, сколько им хочется. Но мне нужны еще две вещицы. И ты принесешь их мне.

Уля закивала, пытаясь вырваться. Старик разжал пальцы, но тут же вцепился в ее запястье. Чернильная полынь откликнулась острой болью.

– Мать этого мальчишки сойдет с ума от горя. И выбросится в окно, – зло продолжил Гус. – Ты же знаешь, как это больно, как невыносимо терять кого-то. Такого юного. Ни сберечь, ни защитить. Твоя вина. Ее вина. Нет никакой разницы.

Уля из последних сил сдерживала слезы. Она не могла разрыдаться, глядя в лицо Гуса, пока тот упивался ее беспомощностью. А он распахнул дверь и потащил Ульяну к выходу, продолжая говорить:

– Хорошо тебе было, пока охота тебя вела? Вкусно, ярко, легко? И нет в тебе совести. Так и должно быть. Всегда. Зачем она тебе, если с ней ты проиграешь, да? – Гус зашелся смехом. – Ты и сама это поняла, не особо и сопротивлялась, любо-дорого было за тобой следить.

Он вытолкнул Улю за порог, выпуская из цепких пальцев ее запястье, а сам остался стоять в тени.

– С тебя еще две вещицы, Ульяна. Две. Будешь слезы лить – не принесешь мне ничего. На вот, держи. – Он покопался в кармане пиджака и бросил Уле маленький бумажный сверток. – Если умная, послушаешь меня и примешь. Не будет в тебе ни совести, ни страха. Одна радость от игры. Игра же должна приносить радость, правда?

И захлопнул дверь.

А Уля осталась стоять, прижимая к груди пойманный сверток. Когда она наконец решилась его развернуть, то уже знала, что найдет внутри. Пригоршня знакомых таблеток, точь-в-точь таких, какие глотал Рэм, запивая «Лукавым Джимом». Способ не чувствовать страха, боли и совести.

Слово из четырех букв

Жухлый салат стоял на прилавке супермаркета и равнодушно смотрел на Улю. Она осторожно потрогала его пальцем – холодный, влажный, абсолютно безвкусный на вид. Понравится ли такой ужин Ипкинсу, она не знала. А спросить было не у кого. Хозяин безмолвной зверюги так и не объявился. Друзей-ветеринаров у Ули не случилось. Как и друзей вообще. Она схватила тоскливую упаковку салата, два банана и яблоко, решив, что черепахе этого будет достаточно. А если нет, то бедолага все равно не сможет выразить свое неудовольствие.

О том, что она сама не ела больше суток, Уля вспомнила, проходя мимо прилавка со свежей выпечкой. Втянула носом сладковато-коричный аромат и направилась в хлебный отдел.

«Глеб, наверное, тоже любил такие булочки, – вкрадчиво проговорил внутренний голос, заставляя Ульяну отшатнуться от прилавка. – Может быть, ему мама их пекла. Каждую субботу. Как думаешь?»

Желудок скрутило судорогой. Уля тяжело сглотнула горечь – не травяную, а желчную.

Всю тягучую, как пережеванная резинка, дорогу домой Ульяна пыталась заставить себя не думать. Твердила, как мантру, что Глеба все равно было не спасти. Смерть выбрала его, полынь отметила его, и судьба оказалась предрешенной. Только все эти разумные доводы разбивались в щепки, стоило вспомнить женщину в сером пальто.

«Сказала бы ей, – твердил ничейный голос, наверное, тот самый, что звучит в голове, пока скользишь глазами по строчкам книги. – Пару слов. И убежала бы из арки на улицу. Что тебе стоило?»

«Это бы не помогло, – отвечала себе же Уля. – Он все равно бы погиб, как та девушка на станции. Полынь бы взяла его».

«Его – может быть. А тебя – нет. А теперь ты ее с потрохами», – мстительно шепнул голос и исчез, оставив Ульяну ежиться от холода в одиночку.

И чем глубже она погружалась в стыд и сожаления, тем горячее становился кулек с таблетками, надежно запрятанный во внутренний карман куртки. Уля решила их не принимать. Конечно, она так решила. Но мысли всё возвращались к ним, как к избавлению от зубной боли. Пока еще Уля могла терпеть – прислониться лбом к холодному стеклу, всматриваться в темноту за ним, вслушиваться в суетливый шум вечерней электрички. Что будет с ней в замкнутой, пыльной, гнетущей тишине сырой комнаты, Уля не знала, и думать об этом не оставалось сил. Она схлопнулась, словно Ипкинс, втягивающий голову в панцирь, решив делать вид, что ничего не произошло, так долго, как только получится.

Запах коричных булочек смел ее нехитрую оборону. Еще вчера красивый мальчик Глеб мог есть булки и даже помогать маме их печь. А может, он и не любил сладкое. Может, его мама жарила блины. А может, котлеты. Прямо как Варя – поджаристые и сочные. Или варила борщ. Вкус покоя и уютного дома. Вкус маминой стряпни. Вкус жизни. Словом, всего, что навеки теперь утеряно для Глеба. И только она, Уля, осталась в выигрыше. Первая вещица перекочевала в лапищи Гуса. И теперь можно праздновать это, пируя во время чужой чумы.

Уля выбрала самый сухой и черствый на вид хлеб, порезанный на неаппетитные ломтики, и заветренный кусок сыра. Было глупо так наказывать себя. Несоизмеримо с масштабами ее поступка. Но иначе не получалось. Гус снова оказался прав: дело сделано, и подло было бы отрицать, что она получила удовольствие от охоты.

– Вот и ешь теперь всухомятку, если кусок в горло полезет, охотница чертова, – зло ругалась Уля, топча грязь на дорожке к дому.

Громкие голоса в квартире были слышны еще в подъезде. Кто-то спорил, то повышая голос, то начиная оглушительно шептать. Так умела лишь Наталья, и только в моменты наивысшего возбуждения. Для замечательного окончания дня не хватало скандала с соседками.

Лампочка под потолком освещала проход к комнатам, из двери кухни тоже лился яркий электрический свет. Там-то и разговаривал кто-то громкий и тяжелый. Звук шагов и лязг посуды, задетой неловким поворотом большого тела, выдавали Наталью с потрохами. Но соседка определенно была не одна. Конечно, с нее сталось бы вести разгоряченную беседу сама с собой, но второй, низкий голос было не спутать с привычным одиноким гудением. Уля замерла на пороге, прислушиваясь. Пройти мимо такого события было бы сродни игнорированию приземлившегося под окнами НЛО.

– И я ему говорю, – захлебываясь смехом, говорила Наталья. – Ты куда идешь-то? Очередь! А он… – Тут она сдавленно икнула. – «Мне только спросить, я на секундочку». А я ему… – И замолчала, наслаждаясь театральной паузой.

– Что? – Второй голос был мужским.

– А я ему дулю показала! – с восторгом ответила Наталья, к ее повизгиваниям прибавились сухие смешки, больше похожие на кашель. – И сама пошла! Что я, ждать буду? Пока он там свое хозяйство чешет?

Нервный смех накатил на Улю так стремительно, что она