Читать книгу - "Музыка войны - Ирина Александровна Лазарева"

– Всегда, когда меня спрашивают, какой я национальности, – вдруг сказала Наталья, и голос ее задребезжал внезапно, как у старушки, отчего я внимательно посмотрел на нее: была ли она в самом деле так молода, как я решил в начале? – Я говорю: я не русская, не украинка, хотя в моих жилах течет и та, и та кровь, а я – советский человек. Только в Советском Союзе были бесплатная медицина, образование, детские садики, всюду библиотеки, наконец, выдавали бесплатно жилье. Я когда рассказываю об этом немецкой молодежи, что в деревне можно было сразу после выхода на работу получить квартиру от государства и рожать детей в двадцать лет – мне никто не верит. Им это кажется невероятным. Но так было, было! И в каждое деревне больница, роддом. Да, под конец накопилось много изъянов, много ошибок, так ведь было и столько хорошего, так ведь надо было просто исправить эти ошибки, зачем же было ломать все до основания?

– А все-таки в Германии демократия. – Сказал Леша. – Ведь это же лучше социализма и российской или сталинской тирании?

– Демократия! – Со смехом воскликнул Андрей, и лицо его разошлось в лучах сухих морщин, выдававших возраст. Все остальные, кроме детей, которым этот разговор был необычайно скучен, засмеялись вместе с ним. – Что такое «демократия», Леш?

– Народная власть, ведь у людей есть избирательные права.

– Вернее сказать: у них есть иллюзия избирательных прав. А уж как там проходят выборы, и кто ими руководит – остается за ширмой.

Его перебил Владимир:

– Народная власть – это когда все ресурсы в стране и все предприятия принадлежат народу, как было в советское время. А демократия – это когда виновник народных страданий не один, а рассеян на тысячи мелких единиц. Кого именно винить в ухудшении жизни в стране? Кого обвинять в попрании прав и свобод человека? Все эти политики меняются быстрее, чем туалетная бумага у тебя в доме. А между тем происходит что-то нехорошее, на что ни я, ни любой другой человек в Европе не может повлиять.

– При этом все ресурсы и предприятия принадлежат не народу. – Продолжила его мысль Катя.

– Вот именно! – Воскликнул Андрей и, мне показалось, как будто подмигнул ей.

Внутренне я закипал, но не оттого, что не знал, что возразить, а оттого, что должен был выслушивать эти старческие, далекие от действительности речи, притворяясь, что я уважаю мнение своих собеседников, не имея возможности спорить с ними, потому что не хотел дальше обижать их. Все эти рассуждения напомнили мне вздохи моих дедушек и бабушек, но ведь последние были намного старше Андрея, Владимира или Натальи, последние не видели мира, ничего не знали, кроме «совка», а эти… мракобесы! Жили в Германии и пускали слезу по чему? По Советскому Союзу! Мне хотелось плеваться, и я опасался, что выражение моего лица выдавало меня с потрохами.

Но тогда, когда мне казалось, что тошнотворнее быть не может, вдруг Катерина продолжила:

– Мне иногда кажется, что пройдут тысячи лет, а люди будут изучать историю от начала времен и говорить: за всю историю мира была лишь одна попытка построить совершенное общество, человеколюбивый строй, и эта попытка была предпринята в Советском Союзе. Советскую культуру будут изучать наряду с античной как яркий образец высшего искусства, при том античная культура будет неизменно проигрывать советской, потому что одна содержала в себе лишь все оттенки страсти, а другая: все оттенки мысли, чувства, добра и стремления к совершенству. Вы должны гордиться, что родились и выросли в такой стране, а мы – что родились и воспитывались советскими людьми, на обломках такой державы, впитывая в себя – вместе со всеми западными культурными отходами – все-таки и советскую культуру тоже.

Все наши новые знакомые закивали и поспешно согласились с Катей, даже Леша не стал ни возражать, ни смеяться над той напыщенной многословной глупостью, что она произнесла.

Я невольно прикрыл веки, вероятно, чтобы скрыть свое чувство крайнего разочарования в собственной избраннице, той самой, от любви к которой я изнывал больше года, той самой, что, еще несколько дней назад, казалось, приковала меня к себе на веки. «Какая же дура, какая же дура!» – Твердил я про себя.

Однако я сдерживался, ведь я все еще не мыслил своей жизни без Кати, и когда нескончаемый вечер, тоскливый, полный раздражения, неприязни и разочарования, наконец завершился, я недолго был нарочито молчалив, и уже засыпая, страстно обнимал и целовал ее. Я внушал себе, что никакие изъяны ее женского ума не имели для меня значения, что это была такая едва заметная мелочь, которая никак не помешает нам быть вместе, строить отношения и, быть может, даже встретить старость – лишь бы только она не остыла ко мне, лишь бы только она всегда боготворила меня, как боготворил ее я!

Глава девятая

Прошло несколько месяцев с той восхитительной поездки. Несколько серых, студеных, полных удручающих событий месяцев. Несмотря на то, что между Россией и Украиной были подписаны Минские соглашения, предусматривавшие прекращение огня как со стороны Донбасса, так и со стороны Киева, вскоре военные действия возобновились. Сначала украинские военные обстреляли автобус с мирными жителями на Донбассе, а затем началась перестрелка с обеих сторон, и мирные граждане Донецка и Луганска продолжили погибать. Стало очевидно, что никакие соглашения не заставят Киев изменить свое отношение к отторгнутым землям, а оно заключалось в том, что людей на Донбассе считали отщепенцами, предателями, самое существование которых было ошибкой природы.

А затем в конце февраля напротив Кремля убили Земцова, и мне, как и многим моим соратникам, стало ясно, что на этом власть не остановится. Оскального таскали по судам, то смягчая приговор, то вменяя ему новые нарушения закона, и все мы знали, что это вопрос недель, быть может, месяцев, когда его упекут за решетку.

В московском воздухе витала весна. Черные гроздья веток берез, кленов, дубов покрывались нежно-зелеными изумрудами, совсем крошечными, едва различимыми, но все же столь странными для глаза, привыкшего к темно-седым сочетаниям зимы. Лужайки скверов, пусть еще без цветочных клумб, без многотравья, а все-таки покрывались таким же нежным зеленым пушком. А сам воздух: прогорклый, землистый, влажный – казалось, раздирал носоглотку, непривычную к таким богатым соцветьям запахов. Прохожие стали стройнее: они спешили взад и вперед в тонких пальто и совсем легких куртках – порой даже в пиджаках, как будто от этого могли ускорить приближение жаркого лета.

Темнело теперь поздно, и несмотря на то, что