Читать книгу - "Книга воспоминаний - Петер Надаш"

дошла до Бад-Доберана! и кого же я встретила там?!» – однако ее болтливый тон производил сейчас впечатление какой-то дешевой пародии; «Вы вели себя совершенно скандально, барышня!» – сказала мать с видом превосходства, спокойно и прямо глядя ей в глаза, но отец потянул мою мать за собой, и они едва не столкнули фрейлейн Вольгаст с дорожки; я поспешил за ними через железнодорожные пути, и мы молча, едва не бегом углубились в буковый лес по тропке, которая окольным путем, по болоту, где днем можно было совершать длительные прогулки, привела нас домой уже после наступления темноты.

О, какая ужасная ночь последовала за этим!

Проснулся я оттого, что кто-то стоит в открытой двери террасы, стоит снаружи, за прозрачной занавесью, или то была тень? или, может быть, призрак? мне казалось, что будет заметно даже движение моих век, и поэтому я не смел шевельнуть ими, не осмеливался снова закрыть глаза, а ведь как было бы хорошо ничего не видеть и ничего не слышать из того, что позднее произошло! вдобавок к страху вернулся и ужас, пережитый минувшим днем, а тут еще занавеска качнулась! кто-то вошел и быстро направился через комнату к двери; ночь была темная и безлунная, тень прошагала по голому полу, потом по ковру, и я все же узнал в ней фигуру матери; она подошла к выходящей в коридор большой двери и, видимо, положив руку на ручку, слегка нажала ее, легкий щелчок нарушил глубочайшую тишину ночи, в которой почти неслышно, лениво плескались морские волны; шелест сосен затих, был штиль; потом, видимо, передумав, она снова пересекла комнату, ее легкие, с лебяжьим пухом по верху тапочки на высоком каблуке постукивали так решительно, как будто она точно знала, куда и зачем направляется; по полу шуршал шелковым шлейфом ее пеньюар, который она, вероятно, накинула второпях на ночную рубашку; вернувшись к двери террасы, она ненадолго застыла на месте, я хотел сказать ей что-нибудь, но чувствовал, что не в силах выдавить из себя ни звука, все было как во сне, хотя было ясно, что я не сплю; потом она осторожно, словно подглядывая за кем-то, отодвинула занавесь, но на террасу не вышла, а, быстро повернувшись, со стуком снова прошла по комнате к выходившей в коридор тройной двери и, судя по однозначному звуку, резко нажала на ручку, но дверь была заперта, она повернула ключ, и та со щелчком приоткрылась, но вместо того чтобы выйти, мать снова метнулась к террасе, по комнате пробежал легкий сквозняк, всколыхнувший белые занавеси, и я сел в кровати.

«Что случилось?» – спросил я, спросил совсем тихо, потому что горло мне сдавливал уже не просто страх, а ужас, однако она, не обратив внимания на мой вопрос, а может быть, даже не услышав его, на этот раз вышла на террасу, но, сделав несколько шагов, словно напуганная раздражающе громким стуком каблуков, бросилась назад в комнату. «Что случилось?» – еще раз спросил я, на этот раз громче, между тем как она опять подошла к входной двери, распахнула ее – и снова отпрянула! тут я вынужден был выскочить из постели, чтобы попытаться как-то помочь ей.

Двигаясь навстречу друг другу, наши тела столкнулись посреди темной комнаты.

«Что случилось?»

«Я знала, я знаю об этом уже пять лет!»

«О чем?»

«Я знаю об этом уже пять лет!»

Мы прижались друг к другу.

Ее тело казалось невероятно жестким, я чувствовал, как оно напряглось, и хотя она на мгновенье обняла меня и я тоже изо всех сил прижался к ней, я все же не мог не понять, что мои объятия сейчас не помогут ей, что старания мои тщетны, я ее чувствую, а она меня нет, я не более чем секретер или кресло, которое помогает ей удержать равновесие и собраться с силами, чтобы осуществить какое-то свое желание, граничившее с безумием; но я не хотел отпускать ее и прижимался к ней так отчаянно, как будто точно знал ее цели, как будто знал, от какого ужасного шага я должен ее удержать; мне было все равно от чего, я не мог знать об этом, не мог даже догадываться, мне приказывали инстинкты, что нужно ее удержать от чего-то, от чего угодно, что она захочет сейчас совершить! и похоже, мое отчаянное упрямство подействовало на нее, она как бы узнала меня, да, это ее сын, родной человек, она наклонилась и чуть ли не кусая страстно поцеловала меня в шею, но в следующее мгновенье, почерпнув, видимо, в этом поцелуе и в моих страхах силу для дальнейших шагов, оторвала от себя мои руки, оттолкнула меня и с криком «Несчастный!» бегом бросилась опять к террасе.

Я бросился за ней.

Но по террасе мы побежали не к лестнице, что спускалась в парк, как я ожидал, а в противоположном направлении; она остановилась у апартаментов барышни.

Внутри горели свечи, и их свет через распахнутую дверь, подрагивая и колышась, освещал каменный пол террасы прямо у наших ног.

Еще никогда в жизни я так остро не ощущал, что стою на ногах.

И зрелище это я воспринимал не только глазами, но всем своим телом.

О нет, я вовсе не утверждаю, что я не знал, что означает это зрелище, хотя не берусь утверждать и обратное.

Потому что ребенок не только может обладать знанием о том, что в таких случаях происходит, но и, каким бы шокирующим ни было это утверждение, имеет уже и определенный опыт, добытый в ходе удовлетворения собственной похоти; тем не менее то, что я видел, было столь неожиданным, что я не уверен, что я это понимал.

Ибо зрелище на сей раз составляли два тела.

Нагота их светилась на голом полу.

Барышня лежала вроде как на боку, вокруг разбросаны были белые одежды, колени она подтянула почти к самой груди, как бы пытаясь свернуться калачиком, а внушительного размера и, с сегодняшней точки зрения уже искушенного человека, красивейшие ягодицы повернула к отцу; но что повернула! она их протягивала, предлагала, дарила ему! он же, то резко припадая вогнутым пахом к округлости этого зада, то подаваясь назад, стоял над нею на корточках или на коленях и одной рукой сжимал распущенные темные волосы барышни, ухватив их у самых корней, судорожно, с безумной силой; то есть он был в ее замкнутом теле полностью, свободно, мощно, и вместе с тем самым чувственным образом мог бесчинствовать в нем, и сегодня я могу это