Читать книгу - "Бесконечное землетрясение - Эван Дара"

мужиков на провонявшем рыбой траулере, который возвращался из Сан-Хуана. («На тридцать процентов дешевле, чем на коммерческом судне, — сказал отец. — На восемьдесят пять, чем на самолете».) Им предстояло снова жить в двух комнатах. У него не будет знакомых. Ему пришлось оставить большой атлас в твердой обложке, который он купил на распродаже в библиотеке Сент-Пита за пятнадцать центов. Он хотел увидеть сестру, тихо поговорить с ней, как она любит.

Автобус на пути к Виль-Эмилю прыгал, как кабина аттракциона в парке развлечений. Несмотря на то что мать держалась за кожаную петлю над головой, она упала на женщину в пестрых фиолетовых юбках, притиснутую рядом. Женщина даже глазом не повела, даже не повернула головы, чтобы взглянуть на мать. В гаме и грохоте он встал, уступая матери место. Мать не села, так же как она отказалась раньше. Оставшуюся часть пути он стоял рядом с ней, схватившись за металлический поручень сиденья. Всю дорогу его швыряло вперед, назад, вниз на сиденье. Каждый раз, невольно садясь, он снова вставал.

Ночь не спешит убаюкивать его. Под ним невротично елозят земные пласты, он лежит, потеет, мучается мыслями, зная, что как раз этого делать и не надо. Корчи, корчи, невнятный гул в мозгу, корчи, вспученное время, вспученное время. Попрощайся со сном.

Он поворачивается на бок, храбро встречает более грубые толчки. Так его диафрагма, подвешенная между плечами и тазом, падает ниже, подпрыгивает сильнее. Иногда мышцы вопят. Он снова переворачивается на спину. Он не помнит, когда последний раз лежал на теплом мягком животе.

Они сидели в большой комнате двухкомнатной квартиры. НЛО, парящий под потолком, и лампа на угловом столике лили тусклый янтарный свет. На стенах были деревянные панели и фотография в рамке — арка в Сент-Луисе. У входа — груды замызганной обуви. Все четверо сидели за пластиковым столиком посередине помещения на добротных деревянных стульях. Стол был уставлен мисками и тарелками, рядом лежали столовые приборы, потускневшие и бывшие в употреблении, но все же необычные и с крепкими ручками.

— Ладно, ребята, — сказала мать. — Приступим. — Она отхлебнула чай. Потом фыркнула, встала и схватила большую деревянную ложку со стоящего в центре стола блюда.

— Я могу передать тебе тарелки, — сказал он. Потянулся за верхней в стопке.

— Не надо, — сказала мать. — Я сама.

И она принялась раскладывать еду. Загребала и загребала ложкой, наполняла отцовскую тарелку. Он взял ее, кивнул, улыбнулся.

— Ну так, — сказал он. — Раз сегодня вторник, это, должно быть, чечевица, капуста и роллы с козьим сыром.

Мать стала играть бровями, продолжая смотреть вниз, зачерпывать и раскладывать еду.

— Что ж, это хорошая, сбалансированная пища, — сказала она. — Содержит все необходимые питательные вещества.

— Ну, если это единственный критерий…

— Ой, я очень рада, что ты так сказал, — произнесла мать. — Это дает мне возможность похвастаться нашим разнообразным питанием. — Она передала отцу наполненную тарелку. — Как ты верно заметил, по вторникам у нас чечевица, капуста и роллы с козьим сыром. — Она обвела рукой стол. — В среду капуста, чечевица и роллы с козьим сыром. По четвергам же роллы с козьим сыром, чечевица и капуста, а по пятницам…

Это была неправда. Козий сыр появлялся на столе максимум раз в десять дней. Он знал это, потому что всегда очень ждал. Это было событие, мечта. Он отдавал свою порцию сестре, внешней частью ложки тихонько сталкивал ее со своей тарелки, когда никто не видел. Он представлял, как белки курсируют по телу сестры, парят облачками, затем рассеиваются по миниатюрным суставам. Это был один из немногих продуктов, которые она могла есть. Когда родители ругались, она вообще ничего не ела. Говорила, что хочет избежать расходов.

Они были в прачечной своего дома. Две похожие на амбразуры стиральные машины и огромная глубокая бетонная раковина, все пахнет затхлостью. Также пожелтевшие плакаты с перечисленными мерами предосторожности и инструкциями. Он приоткрыл дверь, и мать сказала:

— А, рада тебя видеть.

Он знал, что у нее нет белья в стирку. Она даже не скрывала, что всего лишь скатывала, складывала и суетливо разворачивала пары носков. Снова и снова. До этого произошел очередной скандал. Бог знает какой по счету в том месяце. Он изучил механизм, алгоритм, интонацию родительских скандалов. Длинные, напыщенные первые фразы, короткие, с криком в конце. Склонность брать, не отдавая. Попытки смягчить тон. Обреченные на неудачу. На сей раз зажигательной смесью послужило желание матери купить теннисную ракетку. Само собой разумелось, подержанную.

«Что я буду здесь делать? — спрашивала мать. — В буквальном смысле, что я буду делать? Ни одного театра. Ни одного музея на интересующую хоть кого-нибудь тему. Музей рома? Не думала, что дыра посередине мира физически возможна, но этот остров доказывает мою неправоту».

Он подошел и сел рядом с ней на пластмассовый стул-ракушку. Потрескавшийся, потертый, даже стиральный порошок в его щелях выглядел как грязь.

— Знаешь, ты должен уважать отца, — сказала мать. — Серьезно. Даже притом, что… — Она небрежно обвела рукой сумрачное помещение с низким потолком. — Ты все равно должен его уважать. Посмотри, как далеко он зашел в погоне за своей мечтой. — Мать шмыгнула носом. — Или как далеко его мечта загнала его. — Она развернула пару носков. — Я-то плыву по течению. Я не в состоянии держаться за что-то. — Теперь она говорила глядя вниз, на свои шевелящиеся руки. — Быть учителем очень, очень хорошее дело, — сказала она. — Вообще, это всегда была моя мечта, стало быть, нужно ценить, что другой человек преследует свою цель вопреки всему. И сейчас я понимаю, что учить музыке для него было недостаточно. Он любил свое занятие, но однажды решил, что хочет учить музыке идей. Хотя идея, что он не был виртуозным гитаристом, каким себя считал, никогда не прозвучала. Слушай, в душе у твоего отца бурлит это убеждение, в которое он верит, и он просто думает, что другим пойдет на пользу, если он поделится им с ними. Это мысленный образ, представление об идеале, и он живет им, минута за минутой, бескомпромиссно. Это достойно восхищения. Вообще-то он великий человек — каждый, кто следует своим принципам, по моему мнению, великий человек. Ведь мы любим то, что нас возвышает, верно?

Они находились в спальне в том же доме, отец сидел в жестком бугристом кресле, обтянутом коричневой кожей, под угловым бра. Тусклая лампочка бра придавала комнате желтушный цвет, по крайней мере той ее части, которую освещала. На коленях у отца лежала книга, и руки с согнутыми, как когти, пальцами покоились на подлокотниках кресла. Он,