Читать книгу - "Месопотамия - Сергей Викторович Жадан"

цепь. Откуда он её знает? – думал, подозрительно посматривая на официанта. Это как-то связано с прошлым? Сколько мужчин осталось в этом её прошлом? Она что, со всеми ними будет здороваться? Фима нервничал и как-то неожиданно для самого себя напился. Олю это обрадовало, молодец, говорила, пей, тебе так лучше. Он пил, но бдительности не терял, главное, повторял себе, не проговориться – не дать ей понять, главное – без намёков. Сначала заговорил про работу, назвал заказчиков продажными суками, прикусил язык, перешёл на политику, рассказал историю про депутатов от партии власти, которые пользуются услугами мальчиков по вызову, снова оборвал себя на полуслове, вспомнил криминальную хронику, случай с закрытой сауной, в которой накрыли священников, но тут даже она попросила его замолчать. В конце концов перешёл на новости спорта. Посмотрел на официанта, сказал, что тот, очевидно, бывший боксёр – такой у него кривой нос. Так и есть, – подтвердила Оля, – он боксёр. А откуда ты его знаешь? – не утерпел-таки Фима. Будь что будет, плыл он по алкогольному туману, но я должен это знать. Ну как откуда? – ответила Оля. – Он к нам в бар ходит. За Манчестер болеет. Странно, правда? Он приходит ко мне, я прихожу к нему. Такое впечатление, что вся публика ресторанов – это официанты из других заведений. Тебе нравятся официанты?

– Официантки, – ответил Фима торопливо. – Официантки нравятся.

– О, – подхватила Оля, – мне тоже официантки нравятся. У меня была когда-то одна официантка. Звали её Кирой, она жила на Тракторном, занималась йогой, могла долго не дышать. Долго-долго. Ты уже думаешь: всё, пора вызывать скорую, вставать, одеваться, бежать за милицией. И тут она выдыхает. Я тогда чувствовала грусть и пустоту, мне было восемнадцать, и жизнь казалась мне невыносимой. Как раз в то время я с ней и познакомилась Хочешь, тебя познакомлю?

– Хочу, – пьяно закивал головой Фима, – очень хочу.

– Познакомлю, – пообещала Олля. – Прямо теперь, хочешь?

– Хочу, – снова согласился он и выпил остатки грузинского красного прямо из бутылки.

Он хотел познакомиться со всеми её подружками, увидеть всех её мужчин, посмотреть в глаза всем её знакомым, хотел обниматься с боксёрами и меряться силами с борцами, биться на ножах с барменами и играть в кости с парковщиками. Хотел выведать у её подружек, как они убеждали её, что обещали. Хотел расспросить её мужчин, как она выглядела раньше, без этой мальчишеской причёски, какого на самом деле цвета её волосы, как она выглядит по утрам, без всей этой чёрной краски, что она говорит со сна, после всего того, что было ночью, как она заговаривает, приходя в себя после сладкой истомы, после молчания. Хотел переговорить с её школьными учителями, хотел, чтобы они рассказали ему о её способностях, о её поведении, о её увлечениях химией и спортом, о цвете и крое её формы. Хотел выпить с её учителем труда и найти взаимопонимание с учителем истории, хотел посмотреть в глаза завучу и расцеловать классную руководительницу, хотел оказаться в её жизни, оказаться рядом с нею, так близко, чтобы слышать, как кровь переливается под её кожей. Хотел приобщиться ко всем её секретам, ко всем загадкам, хранимым её памятью, хотел знать назубок все её бесчисленные истории, хотел исправлять её ошибки, развеивать её сомнения, стать частью того, что с ней происходило, открыть для себя её жизнь, как найденный в чужом доме чемодан, сидеть и перебирать драгоценные свидетельства чужих переживаний и чужого смеха. Хотел всем управлять, хотел иметь ко всему отношение.

На улице она долго отговаривала его от автомобильной прогулки за город. В конце концов он согласился. Хорошо, сказал, так что там твои официантки? Сначала они остановились у турок напротив. Там он подтягивал бесконечную любовную песню какой-то толстой, усатой, сверкающей деве на экране и старался всучить чаевые кому-то из посетителей. Посетители были исключительно турками, разобраться, кто из них – работник, а кто клиент, было не так просто. Потом Оля потащила его по разным подозрительынм местам. Они заглядывали во все дыры и подвалы, которые она могла вспомнить, побывали, ясное дело, у арабов, заглянули, само собой, к вьетнамцам, братались с работниками макдональдса, давно к такому привыкшими, пили на брудершафт с работниками тубдиспансера, тщетно пытались заказать шампанское в сауне «Здоровье», вспоминали детство в подвале напротив синагоги, пробовали найти девушек по вызову в детском кафе. Именно там он перевернул себе на колени молочный коктейль и долго замачивал пятна горным бальзамом. Просил записать продавцов пиццы свои адреса, ловил коньячные испарения у грузин, к которым они снова вернулись, так как на тот момент всё было закрыто. Уже там появилась живая музика, и он танцевал ирландские народные танцы, мешая официантам и вызывая у неё восторг.

А где-то около полуночи они оказались возле его дома, и он твёрдо, как ему казалось, сказал: ты никуда не пойдёшь, ты должна остаться у меня. Только так. Сказал это так твёрдо и убедительно, что она не стала возражать, хорошо, ответила, так и будет, иди вперёд и показывай дорогу, а то уже сил моих нет тащить тебя. Он развернулся и пошёл, с трудом ориентируясь в июльской темноте и слушая шёпоты в своей голове. А чтобы она не потеряла его и не отстала, всё время говорил, говорил – чтобы она шла на его голос, чтобы двигалась за ним, чтобы не оставалась сама, посреди ночи. Говорил, что хочет увидеть подружек её мужчин, биться с боксёрами и ломать кости парковщикам. Говорил, что обязательно узнает, с кем её подружки идут в постель, и дознается, что им за это пообещали. Говорил, что знает всё про чёрную краску мальчишеских причёсок и усталость школьных учителей, намекал, что от него не скроешь манеры и поведение, утверждал, что обязательно должен поцеловаться с учителем труда и выпить с классной руководительницей. Угрожающе намекал про текущую слишком близко кровь, скептически отзывался о своих многочисленных историях. В конце завёл речь о набитых богатством чемоданах в чужих домах, требовал принести их ему прямо сейчас, не мог успокоиться с этими чемоданами, говорил о них со смехом и болью. Говорил и думал: главное – не оглядываться, главное – не замолкать, пока я буду идти и говорить, она будет идти за моим смехом, пока мне будет что сказать, она будет вынуждена слушать до конца, она дойдет до конца и дослушает до конца и останется со мной этой ночью. Ведь должна же она узнать, чем всё это закончится, должна же дождаться развязки. Главное – говорить и не останавливаться. Он более-менее твёрдо подошёл к подъезду, чересчур