Читать книгу - "Суровые дни - Клыч Мамедович Кулиев"

— Вот именно! — сказал Ифтихар-хан. — Именно этого мы и хотим!

— Хорошо, — сказал Махтумкули, — я не могу не выполнить столь приятную просьбу.

Он положил листок на ковер и, глядя на глубокую просинь неба в фигурной решетке окна, начал читать на память:

Мир, одержимый суетой,

Грешит безумными делами.

В Каруны метит род людской,

Все ныне стали крикунами.

О царство непроглядной мглы!

Пустуют нищие котлы;

Народ измучили муллы

И пиры с их учениками.

Где честь? Где верность и любовь?

Из горла мира хлещет кровь.

Молчи, глупцу не прекословь,

Страна кишит клеветниками.

Язык мой против лжи восстал —

Я тотчас палку испытал.

Невежда суфий пиром стал,

Осел толкует об исламе.

Достойный муж, как трус, дрожит;

Красавица забыла стыд;

Шах, как змея, народ язвит,

Хан вьется вороном над нами.

Хаким поднял руку.

— Довольно!.. — в голосе его прозвучал гнев. — Значит, говорите, что шах, как змея, народ язвит?.. А как вы думаете, если бы стихотворение ваше попало не ко мне, а к другому хакиму, более ревностному в соблюдении законов, что бы он с вами сделал? Аллах свидетель, вы непонятны для меня. Другие поэты воспевают трон и корону, слагают дестаны во славу шах-ин-шаха, а бы… Вы, я вижу, сами не знаете, что творите.

— Знаю, господин хаким, знаю! — с достоинством возразил Махтумкули.

— Нет, не знаете! — твердо сказал хаким. — Если бы знали, не подставляли бы голову под топор палача.

— Меня смерть не страшит.

— Не страшит… За жизнь цепляется даже муравей. Не представляйте себя отшельником, поэт.

— Я не отшельник, господин хаким, — ответил Махтумкули. — Мне не чужды радости жизни. Но если бытие беспросветно, зачем человеку бренное тело?

— Слышите? — хаким обернулся к Абдулмеджит-хану. — Он не доволен бытием! Спросите его, какое же бытие ему нужно. Может быть, он хочет быть хакимом? Или желает венчаться шахской короной?

Абдулмеджит-хан осуждающе покачал головой. Махтумкули сказал:

— Нет, господин хаким, мы не претендуем на ваше место. Мы только хотим, чтобы у народа был правитель.

— А разве его нет?

— Сухое дерево тоже дерево, господин хаким, но оно не дает ни плодов, ни тени. Мы думаем о правителе, который бы заботился о народе.

— И что вы понимаете под этой заботой? — сощурился хаким.

— Народ хочет видеть руку, которая не только берет, но и дает, — сказал Махтумкули, — не только бьет, но и ласкает. Справедливую власть все признают, господин хаким. За исключением отдельных негодяев никто не желает скандалов и междоусобиц. Каждый мечтает о мирной жизни. Поезжайте и посмотрите сами — по обе стороны гор народ умывается кровью. Куда ни глянешь — насилия и убийства, убийства и насилия…

Махтумкули замолчал. Хаким, поправляя под локтем подушку, поощрил:

— Говорите, говорите!.. Мы слушаем вас…

Махтумкули наполнил свою пиалу чаем.

— Говорят, что у правдивого слова друзей мало, — продолжал он, — но я скажу вам правду, господин хаким: народ обнищал и обессилел. А ноша поборов тяжелее с каждым днем.

— Какие поборы вы имеете в виду?

— Легче сказать, какие не имею! — с горечью ответил Махтумкули. — Каждый день фирман за фирманом, приказ за приказом! Сегодня приходят за податью, завтра за данью. Есть поборам начало, но нет у них конца. И чем дальше, тем больше их!

— Позвольте! — хаким, подняв руку, прервал поэта и нахмурил брови. Но голоса не повысил, стараясь сдерживаться. — Вы, кажется, протестуете против законных налогов? Но разве не государство — хозяин положения? Разве оно не вольно брать или оставлять?

— Разумеется, государство имеет много прав, господин хаким. Но ни один садовник не станет срубать дерево, чтобы достать плоды. Если вы хотите найти в народе опору, облегчите его положение! Поверьте, господин хаким, не осталось у народа терпения и выдержка его висит на одном волоске.

В разговор вмешался Абдулмеджит-хан. Задрав нос и сердито тараща глаза, он грозно проговорил:

— Ай! Не говорите зря! Благодарите судьбу, что такого хакима встретили. Другой на его месте сразу показал бы вам и недуг и лекарство!

Махтумкули не придал значения угрозе Абдулмеджит-хана. Изучающе глядя на него, он спокойно ответил:

— Господин хан, некогда такой же достойный правитель, как и вы, за справедливые слова жестоко наказал бедняка. Сначала он топтал его ногами, а затем, не довольствуясь этим, бросил в темный зиндан. Но бедняк не отрекся от своих слов. Он сказал хану: «Если прикажете ослепнуть — закрою глаза, велите замолчать — сомкну губы; скажете: «Оглохни» — заткну уши. Но если прикажете быть бездумным скотом, покорно сносящим побои… Нет, этого выполнить не смогу!» Так и я, ага. Вы можете меня и посадить в зиндан и повесить, но пока есть сила в моем теле, вы не можете лишить меня разума. Это никому не удастся! Оттого, что вы умертвите одного мужественного, мужество не умрет. Не забывайте этого, господин хан!..

Абдулмеджит-хану словно плюнули в лицо. От ярости у него глаза чуть не вылезли из орбит. Но он закусил губу и молча проглотил ярость.

Посмеявшись в душе над его положением, хаким примирительно обратился к Махтумкули:

— Разумеется, если возможно, все дела надо решать мирно. Вот есть фирман от самого падишаха вселенной: самое большее за неделю перебросить через горы десять тысяч лошадей. Да, десять тысяч! Ждать нет времени. Со стороны Азербайджана враг рвется к столице. Родина в опасности. А для родины не только лошадей — жизнь отдать мало. Я говорил вашим яшули: благодарите аллаха, что от вас только пять тысяч коней требуют. Да, пять из десяти тысяч. Я говорил им: «Поймите, завтра всех вас могут повести на сражение в сторону Губанских степей. Ведь это война. А когда идет война, у подданных не может быть ни своего скота, ни своей жизни. Так что не жалейте коней». Я хочу по-хорошему разъяснить положение. Другой на моем месте, как говорит хан, не стал бы устраивать совещания, а повел бы войска и забрал все, что нужно. Слава аллаху, чего-чего, а силы и мощи у государства много. Я за один день могу превратить в пепел всю степь. Что вы на это скажете?

Махтумкули не замедлил с ответом.

— Конечно, господин хаким, родина — это священно, — сказал он. — Для родины человек не должен щадить и самой жизни. Только надо прямо сказать, в наше время трудно определить, где начинаются и где кончаются