Читать книгу - "Жук золотой - Александр Иванович Куприянов"

зрения, как в детском калейдоскопе. Я уже упоминал об этом.

Не забудьте и о том, что в любой повести есть свой лирический герой. И он не всегда автор. Вместе с тем, мой взгляд – не растерянно блуждающий луч в сумраке прошлого. Он часто прицельно сфокусирован. При всей реалистичности того, что случалось со мной, я не хотел бы кого-то обидеть или разоблачить, тем паче с кем-то свести счеты. До сих пор считаю, что литературы мщения не бывает, даже если ты пишешь простое сочинение на тему «как ты провел этим летом». С кем сводить счеты? Кого винить в ошибках? Кроме себя, некого.

Да! Еще об одном…

Первая и вторая части повести написаны с интервалом почти в десять лет, но впервые публикуются вместе. Они написаны по-разному. Я же менялся. Вторая часть, например, явно тяготеет к современности. Такой прием только поначалу кажется простоватым.

Ну, вот, наверное, и все!

Фамилии героев и названия географических мест по-прежнему подлинные.

Январь 2016 г.

Пушкинские горы

Часть вторая

Хочется домой

И ежели в нашей братье найдется один из ста,Который пошлет проклятье войне пера и листа,И выскочит вон из круга в разомкнутый мир живой —Его обниму, как друга, к плечу припав головой.Дмитрий Быков, русский поэт XXI векаЗдесь я в море брошу наконецБурями истрепанную шляпу,Рваные сандалии мои.Мацуо Басё, японский поэт XVII векаМила нам добра весть о нашей стороне:Отечества и дым нам сладок и приятен.Гаврила Державин, русский поэт XIII века

На самом деле

Хочется начать как-то пузыристо…

Например. Кудрявенький Никитка в кромешной ночи (почему-то, кстати, не Шурик) пробегает анфиладой комнат. Он босенький и заплаканный. Усатые дядьки-мичмана с дудками кутают его в грубые одеяла. А он все бежит и бежит мимо хлопающих дверей туда, где о нос корабля разбиваются в пыль соленые брызги океана. Наконец его ловит боцман Забелин. Боцман Забелин в матросских бязевых кальсонах. Он громко орет: «А ну, в спальню! Бегом, еще бегомеее! Утром кантики отбивать!»

Н-да… Пузыристо.

Заплаканный Никитка… Обязательно кудрявый. Хлопающие двери кают. У нас в интернате слова-то такого не знали – анфилада… Барак обыкновенный. С продувным холодным коридором. А поди ж ты – мальчик рвется на волю!

Правда вся в том, что тут-то и начиналось настоящее. С крыльца интерната пахло морем. Гниловатыми водорослями и пеньковым канатом. Вот откуда они взялись, дядьки-мичманы с дудками. Свистать всех наверх!

Прежде чем писать вторую часть повести, я решил посоветоваться с Юлией:

– Как ты думаешь, внучка, о чем мне написать?

Юлия, взрослая, первую книжку «Жука» читала.

– Ты написал про то, как не стал моряком. А как ты стал поэтом?!

Я напрягся.

– И еще мне интересно, каким ты видишь наше поколение.

– Темы не очень рифмуются.

– Что тут непонятного?! Отцы и дети. Лишние люди.

В общем, Тургенев и Обломов! Все дела…

Она засмеялась. И показала пальцами в воздухе кавычки.

Они сейчас все показывают в воздухе кавычки.

Обломов – не Тургенев. У Тургенева Базаров. Хотя сам термин «лишние люди» придумал действительно Иван Тургенев. А про Обломова написал Гончаров.

Такие дела.

А поэт… Какой из меня «поэт»? Ставлю кавычки.

Кудрявенький Никитка, бегущий коридорами шхуны.

Пользуясь возможностью начала, хочу сразу поблагодарить поэта Олега Митяева. Два простых и ясных слова из его песни послужили названием второй части моей повести. Всего два слова. Митяев поэт настоящий. Не хуже тех, чьи строки я вынес в эпиграф.

Ну, ты и сравнил!.. (цензура) с пальцем. Образ Никитки сразу меркнет, не развитый автором. Воскликнул бы деревенский острослов Адольф Лупейкин, мой неизменный ви-за-ви. А вслед за ним и читатель просвещенный, слегка оскорбившись уличным сравнением. Они еще встретятся – такие словечки. Автор вырос не в семье лингвистов-языкознанцев. А в интернате.

Да что там автор?!

Пушкин с детства, еще в лицее, отчаянно пользовался дворовой лексикой. Хотя, в отличие от автора, он воспитывался в элитном заведении. Не верите, что ругался? Читайте Ариадну Тыркову-Вильямс. Некогда цитировать.

Посмотрим, какие знания обнаружит автор-интернатовец.

Кроме запрещенной нынче лексики. Не хитрая, прямо скажем, наука. А сравниваться с Пушкиным по части лексики-табу… Да Боже ты мой! Сегодня любого россиянина позови! Хоть шестиклассника Вовочку из Братеевского коррекционного интерната, хоть известного издателя Габрелянова, а хоть и моего дружка Орлушу, сетевого поэта, прославившегося стихотворением «Отчего у человека грустное… (цензура)».

Но не лицо.

Итак, сравнил кое-что – с пальцем… Сказал бы Лупейкин, ухарь.

То есть его реплику можно перевести так: где классик Басё и где бард Митяев?!

К слову сказать, Лупейкин поэзию любил.

А уж как он любил Японию! Скоро узнаете – как.

Так что не торопитесь.

Все поэты, с которых я начал, разумеется, разные. И жанры у каждого свои. Времена опять же… Но все они поэты настоящие.

Очень важно сейчас меня услышать, чтобы понять, почему я кавычу слово поэт применительно к себе. О своем сочинительстве я невысокого мнения. Просто я был упорен и пытлив.

Однажды на концерте Олег Митяев исполнил, по моей просьбе, песню «Чужая война». Я ему послал записку. Из вороха заявок он отобрал именно мою. И я понимаю – почему.

В песне есть такой куплет:

«А на Цейлоне-острове пленные матросыИз тягучих сумерек горький пьют настой.Снится им смородина, речки да откосы,И до помешательства хочется домой».

Я один из них. Из тех матросов, кого взяли в плен. Только не на острове Цейлоне. В детство я не устаю возвращаться. Говорят, что если человек начинает часто вспоминать детство, он, интуитивно, готовится к уходу в мир иной. Не знаю… Пусть даже и так. В юности, например, я часто представлял себя стариком. Готовился долго жить. Надеюсь, поживу еще. Но мне, как героям «Чужой войны», до помешательства хочется домой. А маленькие дети и старики до сих пор любимы мной особой любовью. Искренние очень люди, старики и дети. Писать о них – одно удовольствие.

А если внучка завернет покруче?!

Ну, например, скажет: «Расскажи-ка лучше, дед, как ты жил».

Как, как… Браконьерствовал и графоманил, сволочь такая!

Спасибо несравненному Нагибину за подсказку оригинальной формулировки итогов жизни. Про себя Юрий Маркович воскликнул в знаменитом «Дневнике»: «Размашисто жил, сволочь такая!»

Графоманил – надеюсь, понятно. Стихи я писал до 30 лет. Дошел до сборника в престижном издательстве «Молодая гвардия». Браконьерствовал – ловил огромных рыбищ, тайменей, в горных речках на блесну. Почти 40 лет ловил.

Кто отважится ответить на вопрос, как он стал поэтом или писателем? Только надутый индюк или павлин, вообразивший о себе, что он – Хемингуэй. Таково мое личное мнение. Может, еще Быков отважится. Он вообще смелый. Хотя ни на индюка, ни на павлина не похож. Дима Быков похож на перманентно поддатого Бальзака. У Басё и у Державина тоже не получится объясниться с моей внучкой. Разминулись в сквозняках вечности.

Время определит, стал ли ты писателем. Вон они, на верхней полке стоят. Гончаров, Тургенев… Нагибин,