Читать книгу - "Перипетии. Сборник историй - Татьяна Георгиевна Щербина"

Дом стал потихоньку разваливаться. Умер муж-алкоголик. Умер застройщик и бессменный начальник Дома. Димка вырос нелюдимым, а сын соседки-критикессы – непонятный и редчайший в те времена случай – выбросился из окна. Дочь балетмейстера, который грезил, что она станет второй Улановой, не пускали дальше кордебалета. Зато – первая свадьба среди детей Дома: вышла замуж, родила, и ее перестали мучить родительскими укорами. У Артиста детей не было, он на этот счет был категоричен: ничто не должно мешать творчеству. Жена все ждала, что момент наступит, но время пролетело, и тема закрылась. Артист все читал и читал с эстрады свой монолог, до самой перестройки, пока в одночасье его не перестали слушать. Артисту пришлось уподобиться покойному мужу-алкоголику и ехать на чес, по домам культуры, заводам и колхозам – «по диким степям Забайкалья», как он это называл. Артист подумал, что писатель мог бы написать ему новый монолог. Раньше, пока на ура шел этот, ему казалось, что лучше меньше, да лучше, есть хит – и хорош. А тут зашел на правах старой дружбы к Ирочке – советоваться, памятуя, каким она оказалась для него добрым ангелом.

– Старуха, как думаешь, если заказать новый монолог – про что? Про гласность? Ну что раньше слушали молча, а теперь у каждого в руке микрофон? Ветер перемен, то-се.

– С ума сошел, – Ирочка стояла в длинной юбке, с сигаретой в руке, такая статная и убедительная. – Об этом вся пресса пишет, какие еще монологи!

– Ну а про что? – Артист перебирал в уме темы, но все они казались какими-то мелкими. – Про колбасу? – и он добавил матерное слово.

Она поморщилась и попросила «не употреблять». Артист удивился, поскольку прежде Ирочка без этих слов ни одной фразы сказать не могла. Более того, она перекрестилась.

– Да, так вот, – ответила она после долгой затяжки. – Только непонятно, куда все катится. В Доме, слышал, вскрылись такие хищения – застройщик воровал по-черному, нас теперь могут заставить все это выплачивать. А у меня Димка женится, невеста беременна, и все это на мою голову. Наши, кого ни возьми, разводятся, квартиры разменивают, а дети вырасти не успели – своих заводят. Только ты с женой – как незыблемая скала в шторм, серьезно.

Артист хотел было возразить, но осекся: «А ведь верно, только скалы и выстаивают». Ответил:

– Ладно, буду разучивать роль скалы.

Ирочка пошла ставить чайник, поцеловав по дороге иконку, которую он только сейчас заметил.

– Да что с тобой! – воскликнул Артист.

– Ага, – она обернулась и, выдержав паузу, кротко улыбнулась, – хожу в церковь. Если б ты узнал моего духовника, ты бы тоже пришел к вере.

– А, вот ты про кого, у нас в театре актриски на его выступления табунами ходят – красив как черт. Прямо мода пошла.

Ирочка закашлялась и замахала руками, будто черта отгоняла.

– Во-первых, не выступления, а проповеди, – сказала она строго. – А во-вторых, кому мода, а я без него дышать не могу.

– Батюшки-светы… – Артист стушевался, а про себя подумал: то-то артисты скисли, амплуа «социального героя» перешло к священникам. Нет, все же к политикам – широкие женские массы грезят теперь о Собчаке! Про это и надо бы заказать писателю текст. Что художник становится изгоем, а красота – в широком смысле – переходит к государству. Народная любовь… – хотел он было продолжить мысль, и тут в его голове сама собой возникла абсурдная фраза: «Морковь немытая Россия». Совсем сдурел старый, обругал он себя. «А Ирку-то как перекорежило…»

– Да, сухой закон до добра не доводит, – сказал он задумчиво, а Ирочка ответила:

– Старичок, ты что, всерьез полагаешь, что антиалкогольная кампания заставила меня поднять кверху лапки? Просто сегодня нельзя – пост.

За окном зашумело, пыльно-зеленые тополя стали раскачиваться в такт ветру.

– Будет гроза, – сказала Ирочка, – потому и голова раскалывается. Иди зайди к писателю. Он же теперь у меня за стенкой, разменяли после развода, и оба не хотели никуда переезжать. Такой уж у нас драгоценный Дом. Позвони, может, придумает чего.

Артист уже и сам кое-что придумал и нетерпеливо звонил в дверь. Но никто не открыл. Вечером он узнал, что в тот самый момент, когда они чаевничали с Ирочкой, писатель умер. И Артист исполнился печали – у него отняли надежду. Он же только что загорелся, придумал, решил, а ему в ответ – гроб. «Не будет нового хита, – думал он, – и я продолжу тонуть. Хорошо, есть жена – душу вытрясет, но утонуть не даст». И точно: «Ты должен идти в депутаты, – пилила она его с утра до ночи. – Хотя бы в московские. Сейчас без этого никак». И ведь добилась своего: стал он московским думцем, пообтесался среди политиков и получил почет и уважение: вернулся в телевизор, раздавал интервью – в общем, жизнь наладилась. Это и есть роль скалы.

В девяностые с жителями Дома что-то стряслось. Поликлиническая старушка умерла, а великовозрастная дочь ее спивалась, лезла ко всем с пьяными разговорами, от нее шарахались, и она погибала от одиночества и бессмысленности своего существования. Однажды к ней пришла молодая женщина, принесла водки и выказала дружеское участие. Принесла еще и еще, после чего попросила переписать на нее квартиру. Объяснила пьянчужке, что оформит над ней опекунство, и, сколько ни отговаривали беднягу не делать рокового шага и прогнать мошенницу, та твердила, что обрела друга, который будет теперь всегда о ней заботиться. Забота была простая – бутылка. А дружба длилась недели три. Разумеется, ее нашли мертвой в квартире, которая уже целые сутки ей не принадлежала. И все всё понимали, но сделать с мошенницей ничего не могли: причина смерти – алкогольное отравление, закономерный конец.

– Она будет теперь нашей соседкой? – ужасались жители.

Но квартиру мошенница тут же продала, и в нее въехали какие-то милые, ничего не подозревающие люди.

Артист к тому времени, набравшись руководящего опыта, стал начальником Дома и тоже разводил руками: «Такое время, что ж поделаешь». И вспоминал, как крепко пили все и он сам, в семидесятые, но никто вот так – до потери человеческого облика. Вроде и времена были глухие, а все к чему-то стремились, что ж случилось с поколением свободы?

В Доме оставалось несколько бездетных стариков «первого призыва», поселившихся тут с самого основания. Обнищавших, больных, беспомощных. И человек-который-решал-вопросы предложил им сделку, самую распространенную в тогдашней Москве: я обеспечиваю вас до конца жизни, а вы дарите мне свои квартиры. И они дарили. Это надо понять: старожилы не привыкли, что квартира может быть собственностью и стоить дорого.