Читать книгу - "Вечные хлопоты. Книга вторая - Евгений Васильевич Кутузов"

отец? И так он, по-моему, о чем-то догадывается. Ходит, словно туча, хмурый. Пожалуйста, не говори ничего пока ему, ладно? Пусть думает, что тебя действительно переводят временно на другую работу...

— Но меня в самом деле переводят временно! — сказал он. — На год или на полтора, не больше.

— Не надо. Не надо обманывать себя. Иди...

— Ты гонишь меня? — Он шагнул к ней.

— А жить-то как, Толя?.. — Глаза ее наполнились слезами. — Уезжай, уходи, делай что хочешь... Я не могу тебя видеть, не могу! — выкрикнула она.

— Клава!

— Нет, нет! — Она вскочила и выбежала из кухни.

Анатолий Модестович кинулся было за нею, но понял, что это бесполезно. Сейчас бесполезно.

А Клавдия Захаровна лежала, зарывшись в подушку лицом. Судорожно вздрагивали плечи. Ей бы разрыдаться громко, в голос, однако она, кусая губы, сдерживала себя. И странное дело, она жалела всех, в том числе мужа, как будто не он был виноват во всем, и совсем не думала о детях... Эта забота придет позднее, когда самое страшное уже случится.

Бог знает почему, но все годы замужества она постоянно думала о том, что они не проживут долго вместе. Эта мысль не покидала ее никогда, лишь притуплялась временами. И всякий раз для этого беспокойства находился повод. Вернулся ли муж поздно с работы, замкнулся, ушел в себя, встревожен чем-то, озабочен или, напротив, — неуместно, как ей казалось, весел и возбужден, все оказывалось кстати, все подтверждало догадку, что есть у него другая женщина, что он уйдет... Это беспокойство за свое счастье, тревожное ожидание обязательной трагедии сделалось навязчивым, болезненным и время от времени прорывалось вздорными, незаслуженными упреками, придуманными обидами, которые будто бы наносил ей муж, а иногда и шумными сценами... После, придя в себя и успокоившись, Клавдия Захаровна часто не могла даже вспомнить, с чего, по какому поводу началась ссора, в чем провинился муж, и было ей тогда стыдно, как бывает стыдно человеку, напившемуся накануне и не помнящему, что он делал, что говорил. И Клавдия Захаровна, ласкаясь к мужу, мысленно благодарила его, что он такой выдержанный и терпеливый...

Теперь понимала: пусть бы лучше он не был выдержанным и терпеливым. Пусть бы в ответ на ее вздорные упреки накричал, ударил бы, раз заслужила, истязая его своими пустячными нападками. Он так много работал, учился, уставал сильно и, если быть искренней, не давал до последнего времени поводов для обвинений. Он заслуживал любви и уважения, и нет ли ее вины в том, что муж, измученный бесконечными придирками, искал душевного покоя и отдыха на стороне, у другой женщины?..

«Господи, но я же люблю его, люблю! — думала она. — Ведь поэтому ревновала!..»

Может быть, в этом и дело? Может быть, слишком много и самозабвенно любила Клавдия Захаровна, любила привязчивой, липкой любовью, от которой быстро устают, которая надоедает... У Анатолия Модестовича, как у каждого мужчины, кроме семьи были и есть другие заботы, другие интересы, не менее важные, чем забота о жене и детях.

Ей хотелось внимания, нежности и ласки. Всегда внимания, нежности и ласки. А разве так бывает в жизни?..

Память возвращала Клавдию Захаровну в далекое-далекое детство, и она вспоминала, что отец бывал с матерью груб, несдержан, случалось — покрикивал на нее, а мог бы кто-нибудь предположить, что он не любил свою жену, тяготился ею? Да никогда! Однажды отец едва не ударил мать, даже занес кулак, но опомнился и, хлопнув дверью, ушел из дому. Клава кинулась жалеть мать, а она, улыбнувшись сквозь: слезы, сказала: «Что ты, доченька! Господь с тобой, меня не надо жалеть... Бабье счастье в терпимости, в отходчивости. Сохрани тебя бог требовать от своего мужа больше, чем он даст сам. Сохрани и помилуй... Не спорь, уступи, согласись, а делай так, как надо лучше. Пускай муж-то думает, что все делается в доме, как он хочет. Мужчины, доченька, больше всего в нас любят уступчивость и доброту. Не найдет этого дома, на стороне искать станет. Так богом поставлено. А в обнимку всю жизнь не проживешь, не-ет!..»

Не верила матери. Знала из кино и книг, что есть на свете огромная-преогромная любовь и что в этой любви не случается ни сырой, промозглой осени, ни лютой зимы, но всегда — светлая солнечная весна. И не поверила бы никогда, если б не было перед нею живого примера: не очень-то щедро и красиво отец любил мать, не так, как пишут в книгах, а вот и после ее смерти сохранил верность, которая, быть может, дороже и чище прижизненной верности...

И еще говорила мать незадолго до смерти, словно напутствуя ее в непростую жизнь: «Мужик, он и на работе, в деле своем найдет себе счастье, а женщина только в семье. А быть ему, счастью, или не быть, от женщины и зависит. Помни это».

Что-то похожее слышала Клава и от Анны Тихоновны. Но, выходит, не принимала всерьез, обласканная молодым мужем, счастливая в своем новобрачии. Оттого ведь и бросалась несправедливыми упреками, оттого и устраивала шумные сцены, что боялась потерять самую малую малость счастья, не думая о том, что делает это во вред себе же. Счастье-то было дано им одно на двоих, а она хотела все иметь одна...

Если бы не появилась Зинаида Алексеевна в их доме, Клавдия Захаровна и теперь устроила бы громкий скандал, не сдержалась бы, нет. Но случилось так, что в ней же, в своей сопернице, от которой пошло прахом все, открыла она истину, как до́лжно жить и любить...

Знала она, знала, что Зинаида Алексеевна любит ее мужа. А позже и поняла, что эта любовь выше личных притязаний и благополучия, которым Зинаида Алексеевна пожертвует, не задумываясь, именно ради своей любви, во имя ее. Поэтому и молчала Клавдия Захаровна, не беспокоилась за целость семьи, а втайне завидовала сопернице, ее силе и умению держать в руках себя и свои чувства. Завидовала и хотела быть похожей на нее... А в случившемся грехе — и был ли грех! — Зинаида Алексеевна неповинна. И муж тоже неповинен. Это как нежданный порыв ветра в тихую погоду, который налетит неизвестно откуда, нашумит в саду кустами, листьями, положит низко траву и цветы, взбаламутит, взлохматит воду в реке, стукнет калиткой и улетит туда, откуда налетел,