Читать книгу - "Вечные хлопоты. Книга вторая - Евгений Васильевич Кутузов"

Он с пристрастием оглядел комнату. Все ему понравилось здесь, все пришлось к душе, хотя и не должно было понравиться. Строгий порядок был в комнате Зинаиды Алексеевны, но не тот, какой ожидаешь увидеть в комнате одинокой женщины: не было многочисленных салфеточек-накидочек и подушечек, раскиданных где ни попадя, фарфоровых дешевых безделок на трюмо и на комоде — простор, ничего лишнего, необязательного. Каждая вещь на своем месте и для дела. Оттоманка, застланная пледом, шкаф, старинное овальное зеркало, оправленное в резную дубовую раму с таким же подзеркальником, обеденный стол, стулья вокруг, в углу — швейная машинка...

«Значит, сама себя обшивает», — подумал старый Антипов. И еще подумал, что Клавдия, сколько ни говорено было ей, не хочет шить, хотя машинка и у них есть, но стоит без дела, разве что Наталья иногда построчит что-то.

Ему не казалось странным, что он сравнивает этот дом со своим домом, хозяйку этого дома с дочерью, а странно было то, что, не находя ничего в пользу Клавдии, он не испытывал неприязни к Зинаиде Алексеевне.

Она выжидала терпеливо, пока старый Антипов осматривал комнату, понимая его любопытство. Возможно, она понимала даже, что здесь, в ее комнате, Захар Михалыч ищет оправдания для зятя.

Закончив осмотр, он подошел к столу, выдвинул стул и сел.

— Такие дела, — сказал, разглаживая скатерть.

— Какие же? — спросила она.

Зинаида Алексеевна сидела на оттоманке, откинувшись к стене и поджав под себя ноги, и было что-то вызывающее в ее позе.

— Говорят, — медленно проговорил он, — что вы собрались увольняться с завода? — Об этом он узнал случайно от Кузнецова, повстречав его на улице. — Это правда?

— Правда, — ответила она и поправила упавшую на глаза прядь волос.

— Зря. Ни к чему это.

— Простите, Захар Михайлович, но мне лучше знать, — сказала она и выпрямилась.

— Может, лучше, а может, нет, — сказал он убежденно и почувствовал физическое неудобство, хотя сидеть было хорошо.

— Вам Анатолий Модестович сообщил?

— Нет, не он.

— Интересно, кто же тогда?.. Впрочем, не имеет значения. Раз заявление побывало в руках у табельщицы... — Она усмехнулась. — Вас интересует причина увольнения?

— Причину я знаю. — Старый Антипов взмахнул рукой.

— Что вы знаете?! — Она отшатнулась и опять привалилась спиной к стене.

— Вы позволите закурить?

— Курите, пепельница на столе.

Он подвинул пепельницу, закурил и затянулся глубоко, жадно.

— Худого не думайте, я пришел к вам без сердца. Зять сам признался во всем. — Сказать, что он случайно увидел в окне, Захар Михалыч не мог и не хотел.

— В чем же он признался? — Зинаида Алексеевна потянулась за папиросой. — Глупости, поверьте мне. Вы старше меня и знаете прекрасно, что в жизни бывает разное. Разное, — вздохнула она. — И если каждый пустяк...

— Верно, — согласился он, думая, что курить она совсем не умеет, папиросу держит неловко и не затягивается, а просто пускает дым. И повторил: — Верно, всякое бывает. Но я не о том. Любит он вас, вот в чем дело.

Зинаида Алексеевна чувствовала на себе его пытливый, жесткий взгляд и знала, чего он ждет от нее. Отречения, чего же еще? Но солгать не могла. Или не захотела.

— Я знаю, — сказала просто.

— И вы его любите.

Она рассмеялась громко, закашлялась, подавившись дымом, и потушила папиросу.

— Не имеет значения, Захар Михайлович. В данном случае не имеет.

— Не бывает такого, чтобы любовь, когда она настоящая, не имела значения, — усомнился он.

— Согласитесь, что каждый человек имеет право кого угодно любить и кого угодно ненавидеть.

— Имеет.

— И никто не волен требовать любви от другого. Дико это, нелепо и ненужно — любовь по требованию. Так вот: я ненавижу Анатолия Модестовича. Слышите, не-на-ви-жу!

— Неправда, — сказал старый Антипов, вздыхая. — Не надо обманывать себя. А меня обмануть нельзя.

— Да с какой же стати мне вас обманывать? — воскликнула она. — Любила, это верно, не стану скрывать. Теперь уже не люблю. А может, не любила и раньше... Придумала себе любовь. Я ведь злая, Захар Михайлович, не думайте. Думала: пришел человек с фронта, до войны он был ничей, не принадлежал никому — понимаете? А пришел и дал кому-то счастье. Но почему не мне? У меня война отняла счастье, которое я имела, так не больше ли я имею на него прав, чем другие?.. Почему должна страдать я?.. Глупо, конечно. Но годы проходят, я делаюсь уже не просто одинокой бабой, но пожилой, которая очень скоро никому будет не нужна. О серьезном я не думала... Он ведь младше меня. Когда впервые пришла к вам, увидела детей... В общем, ругала себя, но было поздно. Мне бы, дуре, больше не приходить, уволиться тогда же... Не знаю, почему не сделала этого. — Зинаида Алексеевна подняла голову и посмотрела на старого Антипова с горечью. — Наверное, не догадалась. Хорошо мне было у вас. К детям привязалась, забыла, кто я такая. Возьму себе ребенка и буду воспитывать. Как вы думаете?..

— Замуж выйдете, — сказал старый Антипов, чувствуя в себе какую-то нежность к этой одинокой красивой женщине. Он жалел ее, понимая всю безмерность, огромность горя, с которым она живет, тоски и безысходности. «Другая на ее месте не посчиталась бы ни с чем, — думал он, — наплевала бы на все, на чужую семью и детей, увела бы за собой полюбившегося мужика... Она может, а зять пошел бы, пошел... Да и как не пойти?»

— Замуж, говорите? — Она пожала плечами, но как-то неестественно, ненатурально. — Не хочу. На меня не угодить. Я себя-то люблю только по большим праздникам. А выходить замуж, лишь бы мужчина был в доме... Я не плотоядное животное. Привыкла уже к одинокой жизни. Знаете, в этом есть своя прелесть! В сущности, человек никогда не бывает до конца свободен. Ни в выборе, ни в поступках. И дома какие-то обязанности, дела... А я дома совершенно свободна! — Зинаида Алексеевна встала с оттоманки, подошла к окну, открыла форточку, впустив