Читать книгу - "Библиотечный шпион - Маделин Мартин"

вечере, и передал Аве небольшую стопку листков, которую та спрятала в сумочку. – Очаг сопротивления в кольце врагов, слова против пушек; кажется, такой пустяк, но он работает. Это сила в чистом виде, и она прекрасна. – Ламан обладал редким даром почти во всем вокруг находить некое величие. Ава улыбнулась в ответ на эту речь.

– Как поэтично.

– А ведь нужно только понять, что скрывается за этими страницами. – Он поднял бокал, но помедлил, прежде чем отпить глоток; ломтик лимона покачивался в прозрачной жидкости, когда Ламан произнес: – За мужчин и женщин, которые так слаженно работают вместе! Не только за автора, который сочиняет текст, но и за верстальщика, который набирает гранки, за механика, который следит за исправностью печатных станков, за курьера, который разносит газеты, и за того гражданина, который доставил их из Франции сюда, в Португалию, пряча у собственного сердца.

Ава ценила те немногие часы, которые она проводила с Ламаном, в том числе и за это: до сих пор она отдавала должное только авторам подпольных изданий, ценила важность самой прессы. Ламан открыл ей глаза на длинную цепочку людей и усилий, благодаря которым эти газеты оказались у нее в руках.

– И за вас, – качнул он бокалом в сторону Авы. Сегодня он, похоже, слишком долго пробыл на пляже, судя по покрасневшим щекам. – Эти газеты так и пропали бы здесь, в Лиссабоне. Со временем их бы выбросили с прочим мусором – так сказать, на свалку истории. Но вы посылаете их в Америку, тем самым сохраняя, чтобы потом мы могли оглянуться назад и увидеть прошлое воочию.

Сделав это заявление, он поднес бокал к губам и осушил до дна, оставив только ломтик лимона. Протянув опустевший бокал проходящему мимо официанту, он получил взамен полный. Выпил и его и, уловив укор во взгляде Авы, подмигнул:

– Все лучше, чем таблетки, которые большинство беженцев пьют, чтобы успокоить нервы.

Но, невзирая на сказанное, невзирая на окружавшую его роскошь, месяцы ожидания начали отражаться на его внешности. Его окружали деликатесы со всего мира – канапе, мясное горячее и закуски, выпечка, – но он не набирал вес, потому что почти ничего не ел. Его больше интересовало то, что можно налить в хрусталь. И несмотря на утверждение, что алкоголь помогает от нервов, мелкая дрожь, кажется, уже не покидала его рук, а морщины на лбу и вокруг рта становились глубже при каждой новой их с Авой встрече.

Мимо их столика прошла какая-то пара, переговаривавшаяся по-немецки. Ламан стиснул руку на бокале так, что торчащие костяшки побелели.

– Все в порядке? – встревоженно уточнила Ава, когда пара отошла подальше. Ламан сглотнул, явно побледневший под своим загаром, и попытался усмехнуться.

– Прошу прощения, при звуке немецкой речи меня все еще потряхивает.

Ава кивнула. Ей, конечно, никогда до конца не понять переживаний Ламана, но она знала, как может измениться отношение к языку.

– Мой отец бегло говорил по-немецки. И по-французски, – улыбнулась она. – И при звуке немецкой речи я раньше вспоминала о нем.

– А теперь немецкий язык осквернен, – закончил Ламан за нее.

– Верно.

У столика возник официант и заменил бокал Ламана, протянув новый на блестящем серебряном подносе. Ламан сделал большой глоток и заметно расслабился.

– Я много часов провел, наслаждаясь творчеством Гете, но теперь обнаружил, что способен выносить его только на французском. А жаль, поскольку перевод никогда не сравнится с оригиналом.

– Я совершенно не удивлена, что вы поклонник Гете, – призналась Ава, допила свое вино и поймала взгляд Джеймса с другого конца зала – им пора было уходить. И пора собраться с духом и сообщить Ламану неутешительные новости.

– Я должна признаться, что пыталась получить для вас визу в американском посольстве. – Она уставилась в пустой бокал, на дне которого еще оставалась красная, как кровь, капля вина. – Но безуспешно.

Ламан удивленно заморгал.

– Но мне и в голову не пришло бы просить вас об этом.

– Я знаю. – Ава поставила свой бокал на столик между их стульями. – Но все равно попыталась.

И пыталась до сих пор, чтобы хоть как-то отблагодарить Ламана за то, что он снабжал ее иностранной прессой. Все ее усилия оказались тщетны. Сначала Пегги предупредила, что это бесполезно, потом осадил один из вице-консулов, а затем отказал и знакомый в Вашингтоне, которого она знала через своих бывших соседок.

– Я не хотела, чтобы вы думали, что я ничего не предприняла, – тихо сказала Ава. – Пусть из этого ничего и не вышло.

Мимо мелькнул очередной официант, и ее бокал исчез, как по волшебству.

Ламан окинул ее долгим задумчивым взглядом.

– Любой добрый поступок, сколь бы незначителен он ни был, не совершен напрасно, – процитировал он Эзопа.

– Мой отец тоже часто произносил эту фразу.

– Тогда он бы гордился вами. – Ламан накрыл руку Авы своей, его пальцы были ледяными от того, что крепко сжимали бокал. – Вам суждено совершить великие дела.

И хотя эти слова согрели ее, они добавили еще один камень к грузу ожиданий, который и так казался Аве неподъемным. За все эти месяцы в Лиссабоне она помогла беженцам только тем, что купила несколько книжек для детей. Дэниел по-прежнему находился в опасности, она так и не смогла найти соседа, арестованного ПНЗГ, по-прежнему шла война, и она не смогла заполучить для Ламана такую малость, как американская виза.

Она подвела их всех.

* * *

Чувство собственной беспомощности не отпускало Аву в последующие месяцы, пока осень не дохнула прохладой, а октябрь не покрыл листву червонным золотом. Именно тогда Ава получила два письма: одно от Дэниела, короткое и теплое, на грани допущенного цензурой, сформулированное так, чтобы дойти, а не раскрыть душу. Второе подсунули под дверь квартиры, и оказалось, что оно от Ламана, с которым Ава не виделась несколько недель.

«Я наконец не только получил американскую визу, но и отплываю уже завтра. Поэтому последний вечер в Лиссабоне я бы хотел провести с дорогими людьми, которых мне подарил этот город».

Эти строки наполнили Аву чистейшей радостью. Ламан смог преодолеть все препятствия на своем пути и переступил заветную черту ожидания – более чем достойный повод отпраздновать.

Вот так и получилось, что вскоре они с Джеймсом оказались в старейшем из районов Лиссабона – Алфаме. Над их головами в чернильно-черном небе с россыпью звезд висела яркая полная луна, позади остались широкие, строго расчерченные улицы и архитектура в стиле помбалино, а здесь кругом расстилался лабиринт извилистых улочек, лестниц и крутых подъемов, не изменившийся со Средних веков.

Этому району (одному из немногих) повезло