Читать книгу - "Пять времен года - Авраам Б. Иегошуа"

вскоре увидел, как она торопливо входит в пансион в сопровождении таксиста, который нес два ее чемодана; его удивило, что она одета совершенно так же, как в Израиле, в той же короткой золотистой шубке, словно за границей он ожидал увидеть ее в совершенно другом наряде. Она заговорила с дежурным на беглом немецком, и похоже было, что ее здесь знали, — вполне возможно, что она не раз привозила сюда своих любовников, почему-то подумалось ему вдруг, женщина она была непростая, вне всякого сомнения, а три года вдовства наверняка сделали ее весьма искушенной в такого рода делах. С кем же из родственников она оставила девочку? — подумал он. Дежурный за стойкой показал ей в сторону ниши, что-то добавив при этом, она стала заполнять формуляр, какой-то человек в переднике вышел из боковой двери и, низко поклонившись, забрал ее чемоданы, а она, торопясь покончить с формуляром, уже искала Молхо глазами, и он подумал было спрятаться за колонной, чтобы ей тоже пришлось немного подождать, но ведь она уже знала, что он здесь, и поэтому он вышел ей навстречу, изобразив на лице самую радушную дружескую улыбку, по-знакомому приобнял ее за плечи, придав своим движениям этакую мягкость и плавность, под стать мягкому сумеречному свету этого зимнего северно-европейского вечера, и почувствовал такое же мягкое и холодное, как шерсть продрогшего пса, прикосновение ее меховой шубки.

Она была сильно накрашена и пахла незнакомыми духами. Ее задержали на конференции, тут же начала она извиняться, обязали вести заседание, и у нее не было выбора, все последние два часа она ела себя поедом. Дважды звонила. Он успокоил ее. Ему передали ее сообщения, все это мелочи, ей лучше всего подняться сейчас в номер, привести себя в порядок и отдохнуть. С какой стати отдыхать, запротестовала она, чемоданы уже в комнате, она сама вполне готова, может быть, только поменять платье перед оперой, да и то, наверно, не стоит. И она вот так прямо и пойдет в театр? — удивился он. Да, а что? Здесь, в Берлине, не придерживаются формальностей, дело в музыке, а не в наряде, он сам убедится в этом вечером. Она вдруг показалась ему простой и житейски деловитой — верно, морщинок многовато, но со временем могут, пожалуй, полюбиться и эти морщинки, и она сама. «А что с вашей девочкой? — спросил он. — На кого из ваших симпатичных родственников вы ее оставили?» И конечно же, выяснилось, что девочка осталась одна, но она уже вполне самостоятельная, даже готовит себе сама, и это уже не первый раз, что ее оставляют одну, — правда, невестка живет совсем рядом с ними, всего двумя домами дальше. Молхо пришел в восторг от такого воспитания.

Они вышли на улицу, и она тотчас начала объяснять ему, что это за город, — она не впервые была в Берлине. Завтра они, конечно, посмотрят все-все, как следует, она уже составила программу, ей ведь тоже не удалось до сих пор как следует погулять по улицам, все первые три дня конференции была уйма работы — и она действительно тут же принялась жадно разглядывать витрины, останавливаясь чуть не на каждом шагу. Вот уже год, как он не стоял вот так у витрин с женщиной, последние платья для жены шили уже дома. У него снова сжалось сердце — да, его жена была красивей, у этой низкая талия, да и сложена она вроде бы наспех. Ну а в чем ее достоинства? Какая-то постоянная, даже слегка лихорадочная оживленность. Вот и сейчас она немедленно спешит рассказать ему о конференции. Да, она, несомненно, специалист высокого уровня. Интересно, оплачивают ей также содержание машины или до такого статуса она еще не дотянула? Надо будет спросить потом. Пока он поинтересовался, где тут знаменитая Берлинская стена, и она, резко остановившись, удивленно посмотрела на него. Ему хочется посмотреть на стену? Хорошо, она ему покажет — и тут же свернула направо, в сторону широкой и пустынной улицы.

В лицо им ударил ледяной ветер, весь пронизанный мельчайшими брызгами назойливой измороси. «Ну и холодина!» — сказал он. «Это здесь рядом», — успокаивающе сказала она, но ему почему-то казалось, что стена должна быть намного дальше. Место здесь было, правда, угрюмое и даже как будто со следами разрушений, но ничто не указывало, что они приближаются к какой-то стене, наоборот, перед ними открылся далекий горизонт, весь в каких-то кроваво-сиреневатых пленках, точно смертельно рассеченное горло, и на его фоне — мрачно дымящие фабричные трубы. Он предложил спросить у кого-нибудь дорогу, но она сказала: «Я сама знаю, это где-то здесь близко, эта стена проходит почти везде», и они продолжали идти все по той же широкой улице, под секущим косым дождем, но Молхо молчал, чтобы она не подумала, будто он боится дождя, и в конце концов им все-таки пришлось спросить двух прохожих, которые сразу же показали им в противоположную сторону, и она сначала стала спорить с ними, но потом призналась: «Я, видимо, ошиблась», и его вдруг пронзила острая жалость, она так хотела подарить ему что-нибудь, ну, хоть эту Берлинскую стену, о которой он сдуру у нее спросил? Он слегка сжал ее руку, и они повернули обратно. «Чепуха!» — сказал он и не отстранился от нее, а, напротив, даже слегка обнял, потому что почувствовал, что тротуар становится скользким, и она тут же оперлась на его руку, как будто давно этого ждала. «Ах ты, старенькая белочка!» — подумал он и удивился — почему ему все время приходит на ум именно белка, он не так уж много белок видел на своем веку. «Вот так начинается предательство», — угрюмо подумал он, продолжая вести ее в обнимку. А может, его жена родилась не здесь, а как раз в Восточном Берлине — ведь тогда это был один город. Тем временем дождь все усиливался, настойчивый, теперь уже вперемешку с градом, они нырнули в магазин одежды, и он наконец-то смог освободить свою руку. Это был довольно большой магазин, но какой-то уж очень безлюдный, молодые продавщицы молча и равнодушно посмотрели на вошедших, они походили по нескончаемым аллеям пиджаков и брюк, постояли перед многоэтажными полками свитеров, рубашек и трикотажа, сначала Молхо не мог разобрать, что тут предназначено для мужчин, а что для женщин, но потом они остановились перед огромной соломенной корзиной, в которой лежала куча женских шляпок, и она стала копаться в ней и примерять шляпку за шляпкой, глядя на себя в