Читать книгу - "Моя мать прокляла мое имя - Анамели Сальгадо Рейес"

уехать и забыть об этом городке как можно скорее. – Рамона хихикает. – Знаешь, какими, я надеюсь, были мои последние слова?

– Какими?

– Живой вам меня не поймать! – кричит Рамона и бежит между скамьями.

– Рамона, – смеется Ольвидо, – это ужасно.

– Побежали со мной, Ольвидо! – зовет Рамона, подпрыгивая в воздух. – У нас больше ничего не болит.

Ольвидо знает, что это неправда. Ее сердце продолжает болеть.

– Как думаешь, когда мы увидим свет? – спрашивает Рамона, падая на скамью рядом с Ольвидо.

– Я не знаю, – признается Ольвидо. – Мне уже кажется, я никогда его не увижу.

– Брось, не драматизируй. – Рамона шлепает ее по руке. – Ты когда умерла? В пятницу?

– Может, в четверг.

– А сегодня только суббота.

– Сегодня понедельник.

Рамона в ужасе хлопает себя по щекам:

– Я снова пропустила воскресную службу?

– Да. Не переживай, я тоже ее пропустила.

– Знаешь, чего мне действительно будет не хватать? – Рамона наклоняется ближе: – Твоей machaca con huevo[68]. Más machaca…[69]

– Que huevo[70], – смеется Ольвидо.

Рамона вздыхает и поворачивается к ней с серьезным видом:

– Ольвидо, могу я сделать тебе последнее признание?

Ольвидо берет Рамону за руку:

– Конечно.

– Даже не знаю, возможно ли это, – нерешительно произносит Рамона и робко улыбается. – Мне так хочется попробовать кусочек этой machaca прямо сейчас.

Ольвидо кивает.

– Закрой глаза, – уверенно говорит она. – Давай, закрывай.

Рамона нехотя подчиняется.

– Чувствую себя глупо.

– Брось. Если ты ведешь себя глупо, то и я тоже, а я бы никогда не хотела, чтобы про меня такое сказали.

– Поверь мне, – уверяет Рамона, – никто ни разу не назвал тебя глупой.

Ольвидо похлопывает ее по руке.

– Готова? Сконцентрируйся. Теперь представь, что ты на моей кухне, сидишь у окна, выходящего на запад. День ясный. В комнате немного жарко из-за включенной плиты. Ты чувствуешь запах свежесваренного кофе и пышущих жаром tortillas. Зачерпываешь вилкой кусочек machaca con huevo и кладешь в рот. Медленно разжевываешь говядину. Соль взметается к небу и оседает на языке.

Рамона улыбается:

– Соль я люблю. Очень вредно для здоровья.

– Яйца смягчают вкус, он не кажется таким соленым. Яичница горячая, даже обжигающая.

– Нет ничего хуже холодной яичницы.

– Ты поливаешь ее сальсой[71]. Чувствуешь вкус томатильо, перца и свежей кинзы.

– Фу, ненавижу кинзу.

– И? Что еще ты ненавидишь?

– Я ненавижу… – голос Рамоны дрожит, – ненавижу бояться.

– Чего ты боишься?

– Я боюсь быть мертвой. Боюсь увидеть, как семья плачет на моих похоронах. Хочу совсем исчезнуть к тому моменту, но не знаю, как это сделать. А ты? – спрашивает Рамона, открывая глаза.

Ольвидо мотает головой.

– А почему ты боишься увидеть, как они плачут?

Невидимые слезы катятся по морщинистым щекам Рамоны.

– Потому что это больно. Не хочу испытывать боль.

– Их печаль не будет длиться вечно.

– Но моя боль останется. – Рамона крепче сжимает руки Ольвидо. – Если они будут грустить, то и мне будет грустно. Если они начнут радоваться… Думаю, я все равно буду грустить. Я знаю, это звучит ужасно, но что, если они забудут меня?

– Ты же знаешь, что этого не произойдет.

– Я боюсь не того, что произойдет, а того, что мне будет казаться. Разум и сердце – это разные вещи. Уж я-то знаю. Я могла иногда забыть имена своих внуков, но моя любовь к ним ничуть не ослабевала.

Ольвидо высвобождает руки и потирает места, куда слишком крепко впивались пальцы Рамоны.

– Мы не останемся здесь навсегда. Если не хочешь наблюдать, как жизнь продолжается без нас, тебя никто не заставит.

– А где же мы тогда будем?

Ольвидо хмурится, в замешательстве.

– В раю, конечно.

Рамона должна это знать. Возможно, из-за амнезии она забыла о Боге, потому и боится. Ведь без Бога, без веры нет спасения от страха.

– Ты уверена? – шепчет Рамона. – А что, если рая нет?

– Не говори так! – резко обрывает ее Ольвидо. – Прости, – быстро извиняется она и одной рукой похлопывает Рамону по ноге, а другой теребит край своей блузки. – Ты сказала, что боишься боли, верно? Но разве страх сам по себе не причиняет боль? Страх делает тебя несчастной. А быть несчастной больно. Это порочный круг. Я прожила свою жизнь, боясь стольких вещей, которые не могла контролировать, и это отравляло мою жизнь, и я боялась, что так будет всегда. И боюсь до сих пор.

Ей по-прежнему больно. Умерев, она не перестала быть матерью. Пока Ольвидо способна это осознавать, она будет беспокоиться о дочери, и это нормально. Она выбрала материнство, но смерть точно не ее выбор. Что толку в возможности видеть живых, если при этом нельзя помочь собственному ребенку, а приходится лишь слушать, как сильно он на тебя обижен? Это ужасно, это настоящая пытка. Только божественное вмешательство может избавить ее от страданий.

– Я понимаю, что нет способа узнать, существует рай или нет, но если я продолжу надеяться, что он существует, то не буду бояться, а значит, не буду испытывать боль.

Рамона с сожалением качает головой:

– Ты меня не услышала? Разум и сердце – это разные вещи. Я могу сказать себе, что Бог скоро меня заберет, что рай существует и что это чудесное место, где нет никакой боли, но мое сердце в это не верит.

Ольвидо встает. Ее пальцы сжимаются в кулаки:

– Как ты можешь так быстро отказаться от своей веры?

– Взгляни на доказательства, Ольвидо, – говорит Рамона, вставая напротив. – Мы все еще здесь.

– Ну, я здесь точно ненадолго, – уверенно заявляет Ольвидо. – Скоро отправлюсь домой, да и ты тоже. А когда мы должным образом попрощаемся с родным домом, нас заберут в новый. Надеюсь встретить тебя там. – Ольвидо обходит Рамону и устремляется к выходу.

– Ольвидо, – зовет Рамона, Ольвидо неохотно поворачивается. – Я удивлена, что ты так со мной разговаривала. Грешно не уважать старших.

Ольвидо задумывается, переминаясь с ноги на ногу.

– Я умерла первой, – наконец говорит она. – В мире мертвых я старше.

Выходя из часовни, она слышит за спиной смех Рамоны и ускоряет шаг. Она ошиблась. Рамона действительно глупа, но Ольвидо – нет. И разве может быть глупостью Бог или рай? Ведь без рая не было бы ада, но именно в аду она сейчас и находится.

Глава 22

Ангустиас

Фелиситас родилась ровно в 12:00 в пасмурный дождливый вторник, о чем Ангустиас ежедневно вспоминает, когда часы показывают полдень. Именно в этот момент, который она называет «часом Фелиситас», она сильнее всего скучает по дочери, если они не вместе.

Ангустиас бросает взгляд на свой телефон. Как долго она сможет прятаться в туалете,