Читать книгу - "Великое чудо любви - Виола Ардоне"

пыхнув трубкой, заклеил коробку скотчем. Сказал, когда больные начнут шляться по улицам, а бремя ухода за ними ляжет исключительно на их семьи, мы все поймем. Как будто в суде выступал, хотя я была там одна. Еще сказал, что проблемы нельзя решить, притворившись, будто их не существует, и что чокнутых, ради общего блага, следует держать отдельно от здоровых. Потому что нужен порядок, нужны правила. Много чего наговорил, но выглядел при этом бледным, растерянным, изможденным. Как будто чего-то боялся. И мне стало его жаль: я ведь, в общем-то, знакома с ним дольше, чем с кем-либо другим, не считая Мутти. А отца и вовсе не знала. И вот, чтобы его подбодрить, я сказала, что он свой срок уже отбыл: столько лет в психиатрической лечебнице провел. Правда, так и не выздоровел. Но он не засмеялся, и я тоже. Буркнул, мол, и в самом деле пора отсюда бежать, пока чокнутые не начали врачам диагнозы ставить. Так беги, сказала я, докторишка обещал, если школьный экзамен экстерном сдам, запишет меня на психфак. Гадди только головой покачал: не мог поверить, что такое возможно, да и я, если честно, тоже. Однако это и в самом деле произошло: докторишка добился-таки своего, и прошлым летом я получила аттестат.

А теперь он вместо Гадди. Снял со стены за столом распятие, повесил фотографию какого-то врача-волосатика. Это твой друг, спросила я, и он ответил, что да, работали вместе в Гориции, в другом Полумире, который потом закрыли.

– Так это тот, что придумал для нас здесь закон?

– Для всех, не только для нас, – уточнил он.

– И для не-чокнутых?

– Хороший закон – как зонтик, он укрывает всех, а не только тех, кто попал под дождь. Даже тех, кто спрятался под козырьком и не решается оттуда выйти, чтобы не промокнуть.

– Ты хорошо его знал?

– Да, неплохо. Но потом он умер.

– А его закон?

– А закон – нет. Закон жив.

Еще он велел в кабинете Гадди, том, что теперь принадлежит ему, поставить для меня парту, как будто я школьница. Но сказал, что на самом деле я буду кем-то вроде учительницы. Пациент-эксперт: вот мое точное звание. Просто я так долго жила среди чокнутых, что теперь могу учить других. Отныне это я встречаю Новеньких и объясняю им правила, как уже делала со всеми прошлыми Новенькими: помнишь, Наня? Докторишка говорит, с моими познаниями я уже в некотором роде доктор, потому он и записал меня в университет, хотя мне-то хотелось оставаться простой чокнутой, а не профессионалом. Но когда я думаю о Мутти, так и блуждающей в этих стенах в цветастом халате поверх белой сорочки, не помня даже собственного имени, мне кажется, что в конечном счете полудокторша полезнее, чем получокнутая, даже если в моем случае это одно и то же.

Видишь, Наня, время перематывает нас, как нитки, с катушки на катушку: все стало иначе, хоть ничего и не изменилось. Это по-прежнему мой дом, и воспоминания указывают мне дорогу к нему, как указывает на север магнитная стрелка компаса. Вроде бы пора уже уехать, раствориться в большом мире, но правда в том, что я не хочу выходить за ворота и погружаться в тамошнюю жизнь. Я слишком долго бездельничала, и теперь мне все слишком тяжко дается. Лень у меня в крови.

Мы садимся на лужайке. Я заправляю за левое ухо седую прядь, то и дело падающую на глаза, Наня, вильнув хвостом, скрывается за деревьями и вскоре возвращается с полусдутым мячом в зубах. Кладет его мне под ноги, сама садится рядом. Да ведь это же тот самый мяч, забытый на поле после так и не пробитого пенальти! Наня – из тех, кто не бросает дела на полпути. Приходится встать, отряхнуть грязь с юбки. Я смотрю на мяч, потом на собаню. Прямо передо мной, между двух деревьев, воображаемые ворота. Отступаю на пару шагов, делаю глубокий вдох…

Может, ты и права, Наня, этот матч пора заканчивать.

Что есть силы бью по полусдутому мячу, и он проходит точно под двумя скрещивающимися сучьями наверху. А я вскидываю руки в знак победы.

Пойдем, Наня-собаня. Меравилья ждет.

27

Он приобрел очередную машину, на сей раз спортивную: бутылочно-зеленый кабриолет «Спайдер-124», лет десяти от роду. Починил и ездит довольный, хотя тот частенько ломается, приходится постоянно менять запчасти. «124» – модель неудобная, в ней всего два места, и я однажды спросила, как ему удается возить детей и жену, на что он ответил:

– Я им не таксист.

Меравилья стартует с места в карьер. Наня некоторое время бежит за нами по дорожке, разгоняя хвостом взметнувшуюся пыль, потом садится и начинает выть. Но это длится недолго: она из тех, кто научился заключать сделки с тоской.

– У тебя кризис среднего возраста, – заявляю я, – ты окружаешь себя свидетелями молодости.

– В таком случае, девочка моя, кризис среднего возраста у меня начался лет в двадцать, – отвечает он и принимается насвистывать что-то задорное. Как будто нам предстоит увеселительная поездка, а не мой первый экзамен в университете.

– Можешь помедленнее? – спрашиваю я, вцепившись в ручку двери.

– До Рима дорога неблизкая, детка. Хочешь попробовать сама? – и он кладет мою руку на руль.

– Это плохо кончится. Только машину разобью.

– А я и взял ее разбитой, так что плевать! Попробуй.

– Ну уж нет, и на это у меня три весьма веские причины: во-первых, у меня нет прав, во-вторых, я наполовину чокнутая, а в-третьих, экзамен в одиннадцать, а опаздывать я не хочу.

– Не выдумывай, малышка! Какое еще опоздание? У тебя, похоже, небольшой приступ тревожности. И потом, на дорогах полно чокнутых с правами. Смотри, все же просто: руками держишь руль, ногами жмешь на педали, левой – сцепление, правой – газ и тормоз. Ясно как божий день, правда? Я ведь обещал тебе диплом за три года плюс еще одну сессию, и ты считаешь, я не научу тебя водить машину? На обратном пути, как сдашь экзамен, заедем в автошколу, я тебя запишу.

– А если не сдам?

– С ума сошла? – он, отчаянно гудя, проезжает на красный.

Табличка на обочине гласит «А1». Меравилья жмет на газ, белая брезентовая крыша трепещет на ветру.

– Я тебе рассказывала анекдот про водителя, который ехал по встречке? – спрашиваю я, упираясь в приборную панель, чтобы не вылететь через лобовое стекло.

– Сегодня еще нет.

– Знаешь,