Читать книгу - "Прощанье с Родиной (сборник) - Евгений Анатольевич Попов"

Тем не менее скорбная тетенька в валенках, вытерев губы, записала ребенка Гдова в толстую памятную тетрадку, и уже вечером того же 6 марта 1953-го черный радиокруг репродуктора сообщил всем жителям города К., стоящего на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, что ПЕРВЫМ В ГОРОДЕ цветы усопшему вождю принес октябренок Гдов. Поэтому, если настанет время и всех будут судить за коллаборационизм и шашни с тоталитарными, а также авторитарными и колониальными режимами, то Гдову тоже не избежать своей горькой участи. «Но я могу не волноваться. Ведь такие времена наступят, когда мне Пизанская башня на голову упадет», — ухмыльнулся Гдов.

Писатель Гдов, даром что в давние уже теперь времена окончил Московский геологразведочный институт им. С. Орджоникидзе и когда-то служил в Сибири рядовым геологом, всегда был тщеславен, в детстве — тем более. Поэтому услышав по радио про себя в передаче с характерным названием «Сталинские внучата», он 7 марта 1953-го страшно возгордился. Еще бы! Ведь его, дошкольника, не только прославили НАВСЕГДА, но еще и назвали (авансом) ОКТЯБРЕНКОМ. Папа Гдова, Анатолий Евгеньевич, бывший футболист команды «Динамо», а к марту 1953-го кардинально спивающийся офицер внутренних войск МВД (Министерство внутренних дел), и мама Гдова Галина Александровна, работник детских садов, были днем на работе. Помыкавшись, Гдов отправился за занавеску к бабушке Марине Степановне. У папы в биографии было темное пятно. В анкетах он писал «из учителей», а на самом деле, как это выяснилось лишь лет через десять после его смерти, всю жизнь скрывал, что является сыном расстрелянного священника. Бывает… МВД, кстати, именно 7 марта 1953-го временно объединили с МГБ (Министерство государственной безопасности). Тоже бывает… У нас в стране все бывает…

Бабушка Марина Степановна, носившая в девичестве знаменитую сибирскую фамилию Краснопеева, жила за занавеской, отдельно, а не в общей комнате, где сосуществовали вместе Гдов, папа с мамой и старшая сестра Гдова Наташа. Отдельно, потому что болела залеченным туберкулезом, даже ездила куда-то, Гдов не знал и никогда теперь не узнает куда, на лечение кумысом. Где и познакомилась со своим будущим мужем Федосеевым, который отцу Гдова приходился отчимом, но это не имеет особого значения, потому что он, один из основателей пединститута в городе К., давным-давно, еще перед Второй мировой войной, тоже умер. От туберкулеза, а вовсе не от сталинских репрессий, как многие другие основатели чего-либо у нас в стране. Бабушка, вдова и расстрелянного, и Федосеева, тоже была интеллигентная. Отец у нее был поп. И дед у нее был поп. А сама она писалась в анкетах «преподавательницей», окончив, естественно еще до революции, женское Епархиальное училище. Гдов еще долго после окончания школы не ведал, что учебное здание, в котором он провел свое отрочество, переходящее в юность, и есть то самое Епархиальное училище, которое окончила когда-то его бабушка. Это теперь все все знают. Даже и то знают, чего и не было никогда — врут, подвирают, грешат неточностями по слабости ума или ради денег. Люди, ребята, люди! Люди, родные мои, на то и люди, что им ничто человеческое не чуждо, хотя в это «человеческое» иной раз такая, прямо надо сказать, пакость входит…

Гдов решительно отодвинул занавеску и был поражен. Бабушка Марина Степановна безо всяческих следов скорби на все еще красивом лице покойно курила папиросу «Беломорканал», вставленную в длинный стильный мундштук, и читала книгу. Гдов зачем-то на всю жизнь запомнил ее название «Витязь в тигровой шкуре». Шота Руставели. Перевод К. Бальмонта.

— Баба, здравствуй, — сказал Гдов.

— Здравствуй, внучек, — любезно отозвалась бабушка.

Помолчали. Дымилась папироса. Книга лежала обложкой вверх на кровати, застланной шерстяным одеялом «с начесом».

— А ты почему не плачешь? — решился, наконец, Гдов.

— По какому такому случаю я должна плакать?

— Так ведь Сталин умер.

— А я здесь при чем?

Действительно… Гдов, затаив дыхание, во все глаза глядел на бабушку.

— Подох черт нерусский, куда и дорога, — заключила она и снова уткнулась в книгу.

Гдов, как ошпаренный, выскочил из-за занавески, натянул пальтишко, шапку.

На дворе было холодно. Потому что март 1953-го в Сибири — это зима.

Куда… Пойти… К кому? Папу дождаться? Маму? Наташу? Сказать? Пускай ее арестуют, как еврея, который космополит, или просто как врага народа, с которыми всю жизнь боролся Сталин… Да, да, арестуют и посадят, как это нужно делать с любыми ВРАГАМИ.

Но внезапно острая жалость к родной, любимой бабушке вдруг охватила Гдова. Бабушка была хоть и сердитая, но ласковая. Она однажды развела зимой на кухне кур в деревянном курятнике, а Гдов напоил их украденной у отца водкой. У бабушки была икона Николая-угодника и почетная грамота ГОРОНО города К. Бабушка пересказывала Гдову художественные произведения классиков мировой литературы…

— Да она просто сошла с ума от горя и старости. — Мальчик произнес вслух эту практически книжную фразу и огляделся по сторонам.

Сталин помер, но мир продолжал жить. Пес Рекс зевал в будке. Птички чирикали. Соседка Пиама Кикульчинская шла по снежной тропке в уличный сортир, других тогда на улице Ады Лебедевой не было. Пьяная какая-то баба причитала за тесовыми воротами, возведенными вторым дедом Гдова, папой мамы, которого Гдов тоже никогда не видел. Тоже через годы, тоже выяснилось — в городе К. он числился передовым рабочим-плотником, а в своей родной деревне Емельяново — беглым кулаком. Дуализм, что ли, это называется? Или просто жизнь? Ведь мир всегда, всегда продолжает жить. Пьяная баба малочленораздельно лепетала за воротами, обильно используя ненормативную лексику, которую теперь, как я слышал, новыми законами запрещено наглядно демонстрировать в печати: «Чо ты, мля, Виссарьеныч [пробел], совсем, чо ли, [пробел], мля? Чо ты, [пробел], чо ты, [пробел]! Мне, [пробел], так, мля, хорошо было с тобой [пробел]! Тебя, [пробел], как в кино увижу, [пробел], так у меня вся [пробел]мокрая становится, как от мужика!»

И то, что мир всегда, всегда продолжает жить, и то, что мир гораздо умнее всех представлений о нем, Гдов понял именно тогда. Вот как повзрослел он за эти три дня, которые потрясли страну и мир! А ведь еще совсем недавно, когда радио и газеты только-только заговорили о гибельной хворобе Сталина, он, например, не мог понять — из песни слова не выкинешь! — вообще можно будет, например, писать и какать, если Сталин, например, умрет? Понимаю, как примитивны эти рассуждения ребенка, как вообще крайне глупа эта моя фраза