Читать книгу - "Гомер навсегда - Ласло Краснахоркаи"

рефлексов во время вспышки, и самое важное в этом было понять, пока длится одна вспышка молнии, что важнейший элемент бегства — вовсе не поиск защищенного места, для него защищенное место — это и есть опасность, потому что преследователи как раз в таком месте и будут его искать, а кроме того, в защищенном месте усиливается страх — от сознания, какая же огромная опасность подстерегает тебя снаружи, и страх этот усиливается сам по себе, сам себя раздувает, затмевая, заглушая все остальное, подталкивая тебя к абсурдным, то есть ошибочным выводам о том, что там, снаружи, на самом деле, — вот откуда берется эта самоубийственная стратегия, которая делает тебя беззащитным в защищенном месте, так что решение — в том, что защиту нужно находить не в защищенном месте, а в самой опасности, то есть снаружи, где действительно есть, — если он вообще существует, то именно там — шанс оценить опасность, грозящую ему непосредственно, почувствовать непосредственную близость опасности, и где он не в воображении представляет, какой может быть интенсивность данной опасности в данном пространстве, которое как раз и защищает его, но где он видит или, точнее, чувствует, то есть может точно определить, что именно способно навлечь на него опасность, где он может с безошибочной уверенностью сказать, откуда именно на него нападут, а значит, куда ему нужно в тот же момент метнуться, поскольку только так можно принять решение — причем тоже за микроскопическую долю секунды — относительно технических подробностей спасения, только таким образом можно выбрать самый подходящий момент и самое лучшее решение, причем он — и повторить это в данном случае отнюдь не будет излишней роскошью — должен знать, да он, собственно, и знал, что нет такого — «самого подходящего» и нет такого — «самого лучшего», а главное, нет такого — «решения», так что он, тот, кто спасается бегством, должен существовать именно в том мире, от которого и из-за которого он и спасается бегством. А скулить, что смотреть в глаза опасности — лишь усиливать страх, а значит, это легко может привести к ошибке, — скулеж этот не помогал, так что, после того как он согласился, что допущенная ошибка — в этом смысле — как раз и представляет собой важное средство в глубоко продуманном и, значит, действительно эффективном, скрытом от всех бегстве, — после этого он довольно скоро вынужден был признать, а признав, постоянно повторять и повторять для себя, что опасности нужно смотреть в глаза, более того, нужно прямо-таки искать опасность, нужно, так сказать, охотиться на опасность, чтобы знать: она вон там, она грозит вон оттуда, вон в том направлении нужно будет — уже нужно — ее встретить и отразить, то есть, обобщая: нужно жить, а другими словами — нужно знать, что жизнь эта маленькой кучки дерьма собачьего не стоит, ведь она не предлагает нам ничего, кроме — в какой-то точке бегства, когда придет время, — неизбежного краха — краха еще перед концом, доноса на самого себя, предательства самого себя, отказа от самого себя — или, в лучшем случае, самого конца. В защищенном месте властвовали бы страх и непонимание, в защищенном месте, здесь, снаружи, сказал он себе — и быстро обернулся, здесь и речи нет о чем-то подобном, здесь, и он вернул голову в прежнее положение, есть лишь постоянная, беспрерывная, нескончаемая готовность.

4. Отношение к безумию

Само собой разумеется, что такого рода жизнь, как у него, требует напряженной сосредоточенности, причем такой, которая никогда его не отпустит, ни на мгновение не даст отвести взгляд от предмета, а будь у него на это время между двумя мгновениями, он мог бы подумать о том, что настолько безумно сосредоточенная жизнь, настолько сконцентрированное на одной-единственной точке внимание чреваты еще и риском или, скорее, вызовом, что ты сойдешь с ума от этого безумно сконцентрированного, на одной-единственной точке сфокусированного внимания, а поскольку он — субъект бегства, то ему никогда доподлинно не будет известно, перешел ли он уже ту грань, за которой он, субъект, может считаться безумным, а его бытие — безумием, и тут он мог бы даже впасть в сомнение, реально ли вообще все вокруг него, правда ли то, что он уже годы, а может, десятилетия, но уж точно месяцы, даже недели, дни, часы, минуты, мгновения находится в состоянии бегства, и мог бы задаться вопросом, погоня эта происходит в реальности или где-то еще, и сам он — действительно ли один из нас, как говорится, в данном конкретном облике, и в этом облике спасается от убийц, или он всего лишь плод фантазии, произведенный на свет чем-то совсем иным, скажем обезумевшим от безделья и комфорта разумом, — да, он точно мог бы этим заняться и обдумать этот вопрос, потому что, ну в самом деле, есть в этом что-то не слишком достоверное: имеется существо, опять же, как говорится, среди нас, которое в таком вот качестве живет своей жизнью, замкнутой между десятилетиями и мгновениями, пока его не найдут и не прикончат, и не вонзят ему нож в сердце, не задушат, стянув горло проволочным жгутом, или просто-напросто, в прямом смысле слова, не растопчут его, кованым сапогом выдавив внутренности, — все это было бы серьезным вопросом, будь на это хоть чуточку времени между двумя мгновениями, да только нет его, времени, между двумя мгновениями нет ничего, между двумя мгновениями — натянутое струной сконцентрированное бытие — сплошная, непрерывная постоянная, где уже и смысла нет говорить о мгновении, тем более — о двух мгновениях, о таких к тому же мгновениях, которые следуют друг за другом, ну не смешно ли, так что его отношение к собственному безумию лучше всего характеризуется тем, что он должен знать о нем, находясь в вечной патовой ситуации, где и он сам, и это его безумие лишь клубятся в некой полуготовой стадии, точно как он, который мог бы носить безумие в себе, как он, который воплощал бы его в себе, но не делает этого, потому что его безумие не вышло еще из сумрака, словом, словом, говорил он про себя, безумие — это вопрос, находящийся в сумраке, вопрос, на который ответ, конечно, есть, да только это — ответ, который немой дает глухому.

5. Передвижение в толпе