Читать книгу - "Белый Доминиканец - Густав Майринк"

Мы сидим за столом в небольшой, несказанно убогой комнатке: точильщик Мутшелькнаус, маленькая горбатая швея, о которой в городе поговаривают, что она — колдунья; толстая старая женщина, мужчина с длинными волосами (их обоих я никогда ранее не видел) и я.

На шкафу в красном стекле горит ночник, над ним висит картинка в светлых тонах, изображающая Богоматерь, сердце которой пронзают семь мечей.

— Давайте помолимся, — говорит мужчина с длинными волосами, ударяет себя в грудь и начинает бормотать «Отче наш».

Его худые руки очень бледны, как будто они принадлежат бедному малокровному школьному учителю; его босые ноги обуты в сандалии.

Толстая женщина вздыхает и икает, как будто в любой момент готова разразиться слезами.

— Потому что твое есть царствие и сила, и слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь. Давайте образуем цепь и споем, потому что духи любят музыку, — произносит мужчина с длинными волосами скороговоркой.

Мы берем друг друга за руки на поверхности стола, и мужчина и женщина тихо начинают хорал.

Оба они поют фальшиво, но такое неподдельное смирение и умиление звучит в их голосах, что это меня невольно захватывает.

Мутшелькнаус сидит неподвижно; глаза его сияют в радостном ожидании. Благочестивое пение умолкает. Швея засыпает; я слышу ее хриплое дыхание. Она положила голову на руки на столе.

На стенке тикают часы; кругом мертвая тишина.

— Здесь недостаточно силы, — говорит мужчина и смотрит на меня укоризненно, как будто я виноват в этом.

В шкафу что-то потрескивает, будто ломается дерево.

— Она идет! — шепчет взволнованно старик.

— Нет, это — Пифагор, — поучает нас мужчина с длинными волосами. Толстая женщина икает. На этот раз трещит и хрустит в столе, руки швеи начинают ритмически подергиваться в такт ее пульсу.

На мгновение она поднимает голову — ее зрачки закатились под веки и видны только белки… Затем она снова роняет голову.

Однажды я видел, как умирала маленькая собачонка; это было очень похоже. Она перешагнула порог смерти, чувствую я.

Ритмическое постукивание ее руки по столу продолжается. Кажется, что сама ее жизнь перешла в этот стук.

Под моими пальцами я ощущаю тихое шуршание в дереве, как будто бы надуваются и лопаются мозоли. Когда они разрываются, из них как бы исходит леденящий холод, расширяясь и паря над поверхностью стола.

— Это Пифагор, — грудным голосом уверенно говорит мужчина с длинными волосами.

Холодный воздух над столом оживает и начинает вибрировать; я вспоминаю о «мертвящем северном ветре», о котором тогда, в полночь, говорили капеллан и мой отец.

Вдруг в комнате раздается громкий стук: стул, на котором сидит швея, отброшен, сама она распростерлась на полу.

Женщина и мужчина поднимают ее на скамейку, стоящую у камина. Они отрицательно качают головой, когда я спрашиваю их, не поранилась ли она, и снова садятся к столу.

С моего места видно только тело швеи; лицо скрыто в тени, падающей от шкафа. Внизу перед домом проезжает груженая повозка, так что стены дрожат; стук колес давно затих, но дрожание стен странным образом продолжается.

Может, я обманываюсь? Или, может быть, мои чувства настолько обострены, что я могу улавливать то, что уже совершилось давно: тонкую вибрацию вещей, которая угасает гораздо позже, чем принято обычно считать?

Иногда я вынужден закрывать глаза: так возбуждающе действует красный свет ночника. Там, куда он падает, формы предметов разбухают и их очертания растворяются друг в друге. Тело швеи напоминает рыхлую массу, теперь она уже соскользнула со скамейки на пол.

Я твердо решил не поднимать взгляда, пока не произойдет нечто значительное. Я хочу остаться господином над своими чувствами.

Я ощущаю внутреннее предупреждение: будь настороже! Какое-то глубокое недоверие возникает во мне, как будто нечто дьявольски коварное, какое-то зловещее существо, как яд, просочилось в комнату.

Слова из письма Офелии: «Я буду с тобой и уберегу тебя от всякой опасности», всплывают так отчетливо, что я почти слышу их.

Внезапно одновременно из трех уст раздается крик: «Офелия!» Я открываю глаза и вижу: над телом швеи парит синеватый направленный вершиной вверх конус, сотканный из кольцеобразного тумана. Второй конус, похожий на первый, спускается с потолка. Его вершина направлена вниз: она тянется к вершине первого, пока они не сливаются друг с другом, образуя некое подобие огромных, в человеческий рост, песочных часов.