Читать книгу - "Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Катя Качур"

Но жизнь внесла коррективы в Родькины рассуждения. Танечка, та самая, в кровь дравшаяся за братьев в детстве, выкинула последний фокус: объявила Софье Михайловне, что беременна от Родиона, и потребовала немедленного замужества. Ее родители подтвердили и пригрозили расправой в мединституте. Гринвичи – мама с папой – не противились внукам, но Танечка, которая всю жизнь металась в муках выбора между старшим и младшим, то вскрывая вены, то тщетно пытаясь отравиться бисептолом, была, на их взгляд, не лучшей кандидатурой в невестки. Они вызвали Родиона на семейный совет и спросили, на месте ли у него мозги, если он решил переспать с известной во всей округе неврастеничкой и суицидницей.

– Ваще ниче не было, – возмутился Родион. – Ни разу, ни при каких обстоятельствах.

Все посмотрели на Илюшу. Он вскинулся и замотал бритой башкой:

– А че я??? Я-то п-при ч-чем? Я ч-че, к-кретин? Н-не б-было у меня с н-ней секса! Она же к-кривоногая и х-худая как д-доска!

– Скажи, пожалуйста, Сталлоне хренов! – поддел его Родик. – Когда тебе это мешало?

– М-мам, т-твоим з-здоровьем к-клянусь, я ее п-пальцем н-не т-трогал, – взмолился Илюша.

– Похоже, нас опять разводят, – заключила мудрая мама и уединилась с папой на кухне.

План был таков. На время медицинских проверок и возможных генетических разборок Родиону нужно было покинуть город. Пока все решали, как это устроить, Родик психанул, взял академический отпуск и сам явился в военкомат. Мама снова умылась слезами, а папа подсуетился, чтобы братья проходили службу вместе. Родиона обрили, еще больше подчеркнув его харизму, и вновь оба-два попугайчика-неразлучника – Крутыш и Картошка, Лоскутик и Облачко, Клякса и Карандаш, – ненавидя друг друга, стояли плечом к плечу на пункте сбора перед поездом в Вологду.

Родик и здесь оказался в своей тарелке. Физическая подготовка, учебный бой, километры строевой, рытье траншей и даже ночи на гауптвахте с пометкой «дерзил командиру» не вызывали в нем никакого стресса. Он крепко спал, хорошо ел, был вынослив в марш-бросках, неприхотлив в быту, мог свернуть любому нос и был в авторитете даже у «дедов». Под его прикрытием ходил и Илюша. Все знали: обидишь Родственника – Гринвич наваляет как за себя самого. И лишь в отрыве от земли ситуация резко поменялась.

К прыжкам готовились муторно и долго, отрабатывая на уличных тренажерах посадку и высадку из самолета, путаясь в ремнях и стропах, разворачивая и собирая в рюкзак распластанные по земле тела парашютов. Курбатов помимо военного инструктора был еще мастером международного класса, одержимым спортсменом, никому не дающим поблажек. Его бесила нерасторопность первогодков, он покрывал их толстым слоем отборного мата, словно «селедку под шубой» – жирным майо– незом.

– Если воздушный поток уносит в сторону, а тебе нужно вправо на аэродром, что ты будешь делать, Лечитель Баранов?

– Ээээ… вот этот веревка тянуть, командир, – блеял таджик.

– Вот этот веревка, епт, у тебя в трусах сраных, а ты должен управлять своим полетом левыми и правыми стропами! Гринвич, ублюдок, аналогичный вопрос! – давил прапор.

– Ну… тут правее, тут левее. – Родион тужился, обмотанный учебными ремнями.

– Правее-левее ты от мужа своей любовницы будешь уносить ноги. Как мы направление купола регулируем? – не унимался Курбатов. – Родственник, твою мать, ты уже покажи!

Илюша был самым прогрессивным на этих занятиях. Прапор ставил его в пример, не забывая при этом помыкнуть хлипким телосложением и рваной речью.

– Если красномордый Протейко наебнется на купол Родственнику и проскочит со своим парашютом сквозь его стропы, что будет делать Заика?

– Если его ку-купол при этом схлопнется, а запаска не откроется, обрежу ножом стропы П-протейко и буду удерживать в ру-уках его п-погасший парашют, чтобы спуститься с ним на з-землю, – рапортовал Илюша.

– Молодец, Хилый, выучил теорию! – Курбатов довольно потирал руки. – Только не наложи в штаны от усердия!

Илюша не мог дождаться полетов. И дело не в том, что ему хотелось утереть всем нос. С небом у него складывались особые отношения. Воздух был благосклонен к его тщедушному телу, принимал без оговорок, не требовал жертв, неимоверных усилий, давал шанс без предоплаты, глумления и насмешек. Илюша, хоть и обладал небольшим весом – семьдесят килограммов, – как-то быстро нашел с парашютом общий язык и даже стал его логичным продолжением. Соединение строп, колец, карабинов, креплений, а также жизнь самого купола была для него предельно понятной и простой, как йодная сетка на попе обколотого пациента. Он чувствовал воздушные потоки, ветра, облака, будто был тканью самого парашюта, переплетением его шелковых нитей, его кровеносной системой. Тренер ДОСААФ говорил, что такому невозможно научиться. С этой формулой в мозгу нужно вылезти из чрева матери. Просто быть проштампованным богом: «К прыжкам готов. Безусловно. Априори. Аминь».

Наконец в середине октября начались вылеты, которые постепенно усложнялись учебными задачами. Тот прыжок не был особенным. Курбатов уже успешно нашпиговал отряд знаниями, натренировал, как овчарок. Каждому выдали древний РД-54, в подсумках которого были распиханы противогаз, фуфловая граната, кружка-ложка и стандартный санпакет с набором противошоковых и противостолбнячных разноцветных шприцев-тюбиков. Абдуджамилову, как отрядному медику, выдали специальную аптечку с парой 10-миллилитровых шприцев, бутылем физраствора, нашатыря и ампулами обезболивающего. Задача казалась нехитрой. Высадиться над лесом, приземлиться на трехкилометровой поляне, якобы отравленной фосгеном, надеть средства спецзащиты и по компасу стянуться к командиру роты на пункт сбора. Из разных локаций самолеты должны были сбросить в воздух четыре отряда. С утра на аэродроме прапор ткнул пальцем в сторону полосатого, оранжево-белого, колдуна[2] и многозначительно произнес:

– Видали, как его хуярит? Направление ветра у земли переменное. Всем включить мозги и управлять парашютом, а не падать тупым говном в дырку сортира.

Десантура загрузилась в зеленый Ан-2 и расселась вдоль борта. Курбатов влез последним. Люк закрылся, мотор заревел, кукурузник разогнался и пошел вверх, нанизывая на облупленную морду редкие облака. Илюша горел от нетерпения. Он смотрел на лица «однополчан», наполненных взбитым в блендере коктейлем из страха и нежелания показаться «ссыклом». Родион был бледен. В отличие от брата, он ненавидел небо. Сила, тренированность, уверенность, спасавшие его на земле, здесь равнялись нулю, уступая место какому-то предательскому куску материи с лямками подвесной системы. Для Родика это был запутанный котенком бабушкин клубок, в котором не читалось никакой логики. Сидя на лавке, он рассматривал шнурки своих берцев и тяжело дышал. По воле прапора, Гринвич был первым.

– Первый поше-оо-ол, – рявкнул Курбатов, и старший брат со скрежетом поволок по тросу карабин вытяжного фала.

У Илюши в районе груди с таким же скрежетом будто оторвался тромб. Дурное предчувствие подкатило к трахее и застряло мертвой пробкой.